— С тобой все в порядке? — раздался за дверью голос Томаса.

— Отстань, — бросила Линнет, ее продолжало тошнить.

— Позволь мне войти. Мне надо кое-что тебе сказать, — умоляюще проговорил Томас, тщетно дергая за ручку.

О чем теперь они могли говорить? Она столько лет мучилась и страдала, а он продолжал жить в свое удовольствие. Нашел себе женщину, родившую ему девочку. Линнет вытерла ладонью мокрый от пота, горячий лоб, горько сожалея о мимолетном порыве, заставившем ее приехать сюда. Раньше у нее имелась хотя бы иллюзия, вера в то, что он по-прежнему любит ее и страдает, как и она, от одиночества. Все рухнуло в одну минуту.

Как вдруг дверь с противоположной стороны тихо скрипнула, и на пороге возник Томас. Раньше этих дверей не было.

— Я велел прорубить в стене двери, чтобы прямо из спальни попадать в кабинет, а не ходить туда окольным путем через гостиную. Там я часто и ем. А что нужно одинокому человеку — поспать, поесть и за работу. — Томас побледнел, только сейчас заметив в каком она скверном состоянии. Что, вернее, кто явился причиной ее недомогания, догадаться было нетрудно.

Он вынул носовой платок, но не отдал его ей, а сам нежно и аккуратно вытер ее лицо и губы. Как это ни удивительно, но Линнет стало намного легче от подобного внимания и нежности. Она прижалась к нему, тронутая его заботой, как вдруг прежняя мысль словно током пронзила ее сознание, она тут же отшатнулась от него.

Томас нахмурился:

— Подожди меня здесь. Я сейчас вернусь.

Но к Линнет уже вернулось самообладание:

— Незачем. Передай Диане, пусть собирает вещи, мы скоро отправимся в обратный путь.

— Не горячись, — предостерег он ее. — Нам надо поговорить.

— Нам не о чем говорить, — отрезала Линнет.

— Но ты ведь все-таки приехала ко мне, Линни, — как можно мягче сказал он.

От этого ласкового прозвища у нее на глаза навернулись слезы.

— Какое это теперь имеет значение, — пробормотала она. Вокруг было тихо. Она подняла глаза и увидела, что осталась одна. Отперев двери в гостиную, она прошла туда, села возле окна и огляделась по сторонам. Здесь все осталось так, как и было. Она вспомнила, с какой любовью устраивала их любовное гнездышко в первые годы семейной жизни. Здесь все навевало приятные воспоминания. И все-таки зачем она вернулась?

Но тут в гостиную почти вбежал Томас, в руке он держал яблоко и нож. Ловко отрезав дольку, он протянул ее Линнет. Она поблагодарила его немым взглядом, от вкуса сочного и сладкого яблока горький осадок во рту смягчился. Он протянул ей другой кусочек, и она с удовольствием съела и его. Как же давно это было! Раньше, когда она была на сносях, он каждое утро угощал ее из своих рук яблоками. И это угощение, его внимание и ласка облегчали ее недомогание, вызванное беременностью. Так было, когда она вынашивала Диану, а потом и Алекса. Однако во время последней беременности прежнее недомогание как будто оставило ее. Это был тревожный симптом, на который она, пребывая тогда в самом мрачном расположении духа, не обратила внимания.

Ее сердце заныло от горьких воспоминаний о погибшей при родах девочке. Врачи предупреждали ее, что ребенок родится недоношенным и слабым, они просили ее не волноваться, получше питаться, побольше гулять, побольше думать о себе и о ребенке, но она игнорировала их увещевания. Ее небрежность стоила жизни малышу и едва не стоила жизни ей самой. Когда Томас подал ей еще один кусочек яблока, она отрицательно замотала головой, закусив губу. Ей опять стало тошно от одной мысли, что он вот так же мог угощать яблоком мать Клер.

— Сколько ей лет? — машинально задала она вопрос, который так ее мучил.

— Пятнадцать. — Томас тяжело вздохнул, убрал нож и яблоко и начал ходить взад-вперед по гостиной.

— После того как ты ушла от меня с детьми, я едва не сошел с ума. Чтобы заглушить боль, я начал пить. Но вино не всегда заглушает страдания. Мне оно не очень помогало. Но когда Ингем закрыл винный погреб и забрал ключи, я словно с цепи сорвался. Охваченный злобой и жаждой выпивки, я бросился в Ньюмаркет.

— Как я не сломал голову по дороге, сам не знаю. Впрочем, может быть, это было бы лучше для всех нас. Я уже ничего не соображал и поэтому отправился в публичный дом. Там работала одна знакомая мне вдова. Ее муж был жокеем. Марджори Крофтер. Она улыбалась мне каждый раз, когда я приезжал туда выпить. — Томас запнулся, явно собираясь с духом. — Сам не знаю, что со мной тогда происходило. Я целовал ее, а потом она повела меня наверх, там все и произошло.

— Хватит, — вспыхнула Линнет.

— Линни, я не хотел ее, я хотел совсем другого — забыть тебя, забыть о своих страданиях. Честно говоря, я ничего не помню. Когда я проснулся, Марджори со мной уже не было. Я сожалел о случившемся и был мерзок самому себе. От одной мысли, что ты можешь узнать об этом, я приходил в ужас. Я оставил на столике все деньги, какие у меня были. Вернувшись домой, я дал себе зарок — больше не пить ни капли. И сдержал клятву, Линни. Я взялся за ум.

Линнет сидела неподвижно, словно мертвая, но присмотревшись к Томасу, который продолжал метаться из одного угла комнаты в другой с искаженным лицом, поверила в его искренность, в то, как много он выстрадал. Пусть он обидел ее, даже отверг, Линнет не могла не видеть следов переживаний, которые он перенес. У нее были дети — Диана и Алекс, дарившие ей утешение в тяжелые минуты, тогда как он остался совсем один на долгие годы.

— Больше я с Марджори не виделся, но через два года я получил от нее письмо и, даже не распечатав, догадался, о чем пойдет речь. Ты видела Клер, видела, как она похожа на меня и на Диану. Я согласился помогать Марджори. Когда Клер исполнилось семь лет, ее мать умерла от холеры. Я привез девочку сюда, выдавая за племянницу, дочь умершего брата. Затем определил ее в отличный пансион. Все шло хорошо, все считали Клер моей племянницей.

Разве мог я ее бросить, после того как потерял тебя и детей… Благодаря ей у меня опять появился смысл жизни.

— Ты бросил меня, а не потерял, — не удержавшись, возразила Линнет. — Когда я пришла в сознание, то первым делом попросила позвать тебя, а мне сказали, что ты уехал.

— А как я мог остаться, когда меня попросили уйти, даже потребовали.

— Я нуждалась в тебе! — запальчиво крикнула Линнет. Она вскочила на ноги; обида, гнев, ярость душили ее и требовали выхода. Это была самая настоящая истерика, Линнет бросала обвинения, не отдавая отчета в их справедливости или несправедливости.

— Ты был там. Ты все знал, все видел. Твоя дочь умерла, а ты ушел, даже не повидавшись со мной. Она была твоей дочерью, а ты…

— Да, она была моей дочерью. — Крик Томаса был настолько страшным, что Линнет вздрогнула и попятилась назад. — Я убил ее и чуть было не убил тебя. Боже, Линнет!

Томас бросился перед ней на колени, обнял за ноги, прижавшись лицом к юбке. Рыдания сотрясали его большое и сильное тело.

Его слезы поразили Линнет: прежде она думала, что смерть дочери прошла мимо него. Она винила себя в ее гибели, но, как оказалось, он страдал так же, как и она. Ее истеричный порыв прошел, и теперь ее охватила жалость и сострадание к нему.

— Что случилось, то случилось, — более мягким тоном сказала она. — Ты в этом не виноват.

Она погладила его по склоненной голове, и слезы навернулись у нее на глазах. Ей стало жаль его.

— Ты не виноват, — сквозь слезы повторила она. Да, он не был виноват ни в смерти их дочери, ни в том, что все это время они жили порознь. Всему виной была ее гордость, ее слабость, ее излишнее желание идти на поводу у родителей.

Она склонилась над ним, ласково поглаживая по голове, словно расплакавшегося ребенка.

— Не вини себя. Она не была… — Линнет запнулась, пытаясь найти нужное по смыслу слово, но оно никак не приходило на ум. — Ей не суждено было стать нашим ребенком. Я знаю, это звучит вразрез с нашими религиозными представлениями, но ее душа, должно быть, переселилась в другого ребенка.