Почувствовав, что разговор приобрел слишком серьезный оборот, Генри решил шуткой немного разрядить атмосферу:

— Разве ты забыла о моих склонностях и даже способностях к некоторым занятиям. Есть у меня одно увлечение, где мне нет никакого удержу. Кое-кто может назвать мою наклонность ужасной, даже ненасытной…

— Довольно, я не потерплю непристойностей в моем доме.

— Мама, — Генри деланно изумился, — я имел в виду только мой аппетит и пристрастие к еде.

Прищурившись, миссис Уэстон внимательно посмотрела на сына:

— Знаешь, что я тебе посоветую. Когда надумаешь жениться, то не тяни со свадьбой. Для того чтобы твоя будущая невеста не поняла, каким скучным и утомительным ты можешь быть. Ладно, ступай в зал и принимайся за еду.

Повернувшись спиной и уже уходя, Генри услышал, как мать со вздохом пробормотала в его адрес, что он весь в отца, и шутки у него такие же плоские и топорные. Генри закусил губу, чтобы не рассмеяться, он был очень доволен, что она не видела его улыбающееся лицо. Перемены в жизни необходимы, но как приятно сознавать, что кое-что в ней остается устойчивым и неизменным.

Любовь его родителей.

Смешные утки на его детских рисунках.

Что ни говори, он счастливый человек.

«На этом званом вечере случилось одно событие, которое иначе как чудом и не назовешь. Мисс Мерриуэзер дважды танцевала с мистером Уэстоном, который, о чем ты, наверное, прочитала в колонке светской хроники, слывет образцом элегантности. Представляешь, он ни разу не танцевал с мисс Хилл, самой завидной партией двух последних сезонов. Ах, моя дорогая Люси, все это кажется столь чудесным и невероятным — я поэтому не спешу писать о себе и моих делах, — это какое-то наваждение, я никак не могу от него очнуться…»

Из письма Элизабет Фотергилл сестре Люсинде Фотергилл.

— Мне кажется, что это не совсем благоразумное решение, — смутилась Диана, когда Генри пригласил ее во второй раз на танец. — Вам не следует приглашать меня во второй раз, когда на балу еще столько дам, с которыми вы не танцевали совсем. Это неприлично.

Генри рассмеялся. У его смеха оказался настолько теплый, бархатистый тембр, что у Дианы мурашки побежали по коже.

— Понемногу я начинаю понимать, чем вы так пленили мою мать, мисс Мерриуэзер. Ваше участие в окружающих не вызывает ничего, кроме восхищения. Однако я очень сомневаюсь, что кто-то из них ждет достойного поведения от меня.

— Пусть ваше поведение предосудительно, все равно вам все простят. Предпочитая меня другим, вы тем самым накличете на меня неприятности: три четверти дам на этом вечере станут неприязненно относиться ко мне. И никому из них нет никакого дела до того, что я нисколько вас не интересую.

Нахмурившись, Генри повел ее к трем другим парам, готовящимся к котильону.

— Вам не трудно объяснить, что вы имеете в виду.

«Как будто не знаете».

— Вы смеетесь надо мной, — подчеркнуто медленно проговорил он, и вдруг до Дианы дошло — последние слова она произнесла вслух.

С минуту она молча смотрела на него, пытаясь понять: притворяется он или говорит серьезно.

Диана усмехнулась:

— Я не собираюсь, мистер Уэстон, отказывать себе в удовольствии слушать вашу лесть дальше.

Он опешил от ее слов и хотел было что-то сказать, но она опередила его:

— Могу сказать вам, о чем сейчас думают все присутствующие здесь дамы, видя нас вместе, — очень тихо проговорила Диана, чтобы никто не мог подслушать. — Ваши сестры и наши матери озадачены. Моя бабушка и мисс Фотергилл скорее всего рады. Миссис Эллисон или леди Килпатрик это совершенно безразлично, первую интересует только ее муж, а вторая вообще не интересуется мужчинами. Зато все остальные дамы, независимо от возраста и семейного положения, раздражены и возмущены, видя меня рядом с вами, так как любой из них очень хотелось бы оказаться на моем месте. А раз им не повезло, в таком случае они предпочли бы, чтобы их обошла какая-нибудь блестящая красавица вроде мисс Хилл.

Шок от ее краткого монолога был посильнее, чем от утверждения, что солнце встает на западе. Раньше мисс Мерриуэзер никогда не говорила так много, тем более так откровенно.

Но тут раздались первые осторожные звуки музыки, которая завладела общим вниманием. Как только они начали делать первую фигуру, Генри наклонил голову к ее уху и прошептал:

— Не могу поверить, что мое общество так высоко ценится дамами, вместе с тем это льстит моему тщеславию. Но в одном я должен вас поправить. Я более чем уверен, что моя мать сейчас с удовольствием взирает на нас.

— Ваша матушка очень добра, — заметила Диана.

— Иногда она позволяет себе быть такой, — пробормотал он под нос.

Во всяком случае, что-то вроде этого послышалось Диане, так как в этот момент они разошлись, и она взялась за руки с другими танцующими дамами, чтобы образовать круг. Впрочем, ее радовала не столько беседа, сколько сама возможность потанцевать. На какой-то миг она забылась в танце, ее стройные ножки скользили и порхали над полом в такт музыки, наполнявшей ее сердце неизъяснимой радостью.

— Для особы, вызывающей столь жгучую зависть и неприязнь у всех остальных в зале, вы выглядите что-то слишком счастливой, — заметил Генри, когда опять взял ее за руку. — А теперь ответьте мне, кто такая мисс Фитербилл, и почему она в отличие от всех рада за вас?

Диана ничуть не удивилась тому, что он не знал Элизу. Хотя ее подруга уже выезжала в свет третий сезон подряд, она не относилась к тем девушкам, которые привлекают внимание. Вместе с тем Элиза не принадлежала к числу тех, которых приглашали танцевать только благодаря протекции доброй леди Уэстон. Во время очередного поворота Диана кивком головы указала в сторону самой дальней стены:

— Видите рядом с моей матерью шатенку в розовом платье? Это и есть мисс Фотергилл.

— Да, да, простите. Конечно, мисс Фотергилл. Так почему она рада за вас, когда все другие настроены против?

— Мы с ней подружились за последние годы. Нас очень редко приглашают танцевать, поэтому скуку на балах и званых вечерах мы обе скрашиваем беседой.

Тут в голове Дианы мелькнула мысль, что беседами их общение можно назвать с известной натяжкой, так как большую часть времени Элиза болтала, а Диана слушала. Дело в том, что она не любила делиться своими переживаниями и секретами, а слушать восторженные, полные наивного оптимизма излияния подруги было очень приятно. Впрочем, в последний год все разговоры Элизы сводились к одной и той же теме, что было уже не столь очаровательно и даже утомительно. Но поскольку предметом этих бесед был не Генри Уэстон, Диана не сомневалась, что Элиза нисколько ей не завидует и лишь радуется за нее.

— Я чувствую, вы что-то не договариваете, — хитро прищурился Генри Уэстон. — Что-то скрывается за вашей улыбкой. Неужели ваша подруга тоже недолюбливает мужчин?

— Что вы? Конечно, нет. Она только и делает, что говорит о нем, то есть о них. О мужчинах. Только о них.

Глаза Генри заискрились от любопытства. Диана тихо вздохнула, поняв, что он непременно воспользуется ее обмолвкой. Генри посмотрел на Элизу, которая почти не отводила глаз от танцующих, вернее, от одного из них. Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы проследить за ее взглядом и определить того кавалера, к которому она была неравнодушна.

Наконец он перевел удивленный взор на Диану.

— Неужели Гейбриел?

Диана слегка пожала плечом. Половина дам в Лондоне сходила с ума, кто явно, кто тайно, по очень и очень симпатичному мистеру Габриелю. Будучи племянником лорда Блатерсби и его единственным наследником, молодой человек со временем должен был стать обладателем очень недурного наследства.

— Прошу вас, — взмолилась Диана, — поймите, тут надо быть очень деликатным…

— Можете на меня положиться. — Генри хитро подмигнул, что лишь усилило тревогу Дианы.

— Она даже не верит, как мне кажется, что сможет привлечь его внимание, — призналась Диана, кружась вокруг партнера. — Мы полагаем, что…