Что общего удалось заметить у живых святых, у настоящих благодатных священников? Что стало для меня отличительной чертой? Пожалуй, в первую очередь - чисто личные ощущения: к нему сердце простирается, ему сразу доверяешь, на душе от одного взгляда на него теплеет. И еще - наступает голод общения, когда не хочется отойти от него, ловишь каждое слово, и потом еще много лет в памяти вспыхивает та судьбоносная беседа со святым и как путеводная звезда ведет тебя по лабиринтам земной жизни.

Еще, пожалуй, едва заметная улыбка мудрого отца - он видит грехи сына, легко распознает лукавство и ложь, но не оскорбит юного разбойника даже взглядом, а мягко, ласково, бережно выводит его из обольщения, да так, что тот будто сам приходит к правильному выводу и возгорается жаждой спасения.

Однажды, мы со старцем ехали в епархию, нас подвозил на своей машине веселый разбитной парень. Батюшка сказал-то несколько слов, все больше сидел на заднем сиденье и перебирал старенькие четки, творя про себя Иисусову молитву. Вдруг водитель остановил автомобиль, обошел его по кругу, открыл заднюю дверцу и, смущаясь, хрипло попросил батюшку принять у него исповедь. Они отошли метров на двадцать в поле, водитель стал на колени, старец положил ему на голову руку и с полчаса выслушивал раскаяние "благоразумного разбойника". Оставшуюся часть пути мы провели в молчании, но со счастливыми улыбками на лицах. Я стал свидетелем чуда, такого рядового для старца, но судьбоносного для веселого водителя, которого постригли в монахи, теперь он сам принимает исповедь, но каждый раз при встрече он обязательно вспоминает это "аварийное покаяние средь чистого поля" и добавляет: "Как же нам с тобой повезло встретить такого батюшку!"

Помнится, подобно апостолу Андрею ходил я по друзьям и говорил: "Нашел! Я нашел настоящего святого. Едем немедленно! ...Ведь он совсем старенький, можем не успеть!" А в ответ слышал: "Да брось ты, мы уж лучше тут, к своему бате походим. Он хоть и толстый как шкаф, вымогатель еще тот, на "мерсе" последней модели ездит, зато отпускает нам такие грехи, за которые другой поганой метлой из храма выгонит" - "Но ведь такие "слепые вожди слепых" и сами в пропасть пойдут и вас за собой потянут!" - "Прекрати, я боюсь святых, как правило, они в прелести" - "Тебе-то откуда знать, если ты бегаешь от святости! Ведь стоит лишь посмотреть на его лицо, как сердце тебе само все расскажет" - "Нет, не поеду! Ну, может как-нибудь позже. Я сейчас на курорт собираюсь. Сегодня сердце именно на море меня зовет. Так что прости, брат..." После такой "братской" беседы в груди холодело, будто змея заползала; я чувствовал зудящее одиночество, от которого спасала только настойчивая молитва с поклонами до боли в спине и коленях. Может, "брат" именно таким образом и просил молитв о спасении своей души?..

Рядом со святым, кроме всего прочего, ощущаешь своё духовное уродство и стыд. Слова из "Невидимой брани" - духовного букваря - о неверии самому себе всплывают из глубины сознания, где они затерялись среди завалов пустословия, и вырастают до масштабов принципа. Вот уж где вера из путаницы извилин мозга сходит в сердце и становится сутью твоей жизни.

Все эти мысли, "былое и думы", клубились в моей бедовой головушке, не отпуская ни на миг. И вдруг круговерть остановилась и я ощутил стыд. Да-да, самый настоящий! Развалился тут, понимаешь, в кресле на веранде номера люкс то ли виллы, то ли частной гостиницы, вкушаю деликатесы, любуюсь южными красотами, купаюсь в морской водичке, отбываю срок в тюремной камере, а о главной цели визита забыл.

Быстро собрал сумку, спустился в холл, оповестил улыбчивого портье о своих планах немного попутешествовать, строго предупредил, чтобы не думал занимать мой номер, сколько бы я не отсутствовал. Тот ослепил меня белыми зубами и терпеливо напомнил, что номер с питанием и автомобилем оплачен за месяц вперед и беспокоиться мне не стоит. Ладно если так, отдал ключи и мимо лимузина прошагал до шоссе, где остановил такси и назвал старинный адрес, доставшийся мне еще от бабушки.

Автомобиль на высокой скорости - мастэр за рулём! - пронесся по шоссе, свернул в гору и, не снижая скорости, по восходящему серпантину довез до неприметного домика, по самую крышу заросшего садовыми деревьями. Из кухни вышла сухонькая старушка и, всхлипнув, припала к моей влажной от пота футболке.

- Давненько ожидаю тебя, Андрюша, - запела она любимую песню, сощурившись, разглядывая меня в упор, - все глазоньки проглядела, а тебя нет как нет. А я ведь твою комнату никому не сдаю, а белье постоянно меняю, чтобы всегда чистым было.

- Да уж, вид из окна этой комнаты часто вспоминаю дома, среди снегов северных. Красиво тут у тебя, тетя Надя. И, знаешь, как-то очень уютно и спокойно. Вон и котяра на солнышке лежит, слушай, неужели все тот же?

- Да их у меня трое, разве всех упомнишь. Они живут по своим законам, нам их не понять. Мышей гоняют и ладно. Да ты ступай в комнату, положи вещи, сполоснись и давай за стол. У меня свежий борщ с болгарским перцем, как ты любишь.

- Со старым салом?

- А как же, Андрюш, да разве без него борщ варят. У нас все по науке, по старинным рецептам.

До глубокой ночи мы проговорили с радушной хозяйкой. Не заметно для себя, съел аж три миски борща с пирожками и роскошными помидорами. Оказывается, старушка помнила каждый наш приезд, и с бабушкой, и с Верой, и без Веры, соло, так сказать.

- Послушай, теть Надь, ты написала, что старец Тимофей у вас тут поселился. Как бы мне с ним встретиться.

- Да, представляешь, Андрейка, чищу подсвечники, "Богородице Дево..." тихонько напеваю, и вдруг открывается дверь и прямо весь в свете, как из рая, идет на меня старец. Я, грешным делом, думала, что почил он от земных трудов. Ведь ему сколько уж - далече за восемьдесят будет, а всё на ногах, своим ходом передвигается. Правда, устает быстро и неожиданно засыпает минут на пять, а потом очнется и - снова здорово - тюх-тюх, попрыгал в валеночках по делам. А народец наш хвостом за ним ходит, да все пристает к старенькому. Но тебя к нему проведу. Не может быть, чтобы он тебя забыл - все-таки ты чадо его друга, почившего отца Василия. Так мы к нему прямиком домой пойдем. Его наш батюшка в домике на территории церкви поселил, чтобы недалеко ему ходить, старенькому.

- Спасибо тебе, теть Надь. А ты что же, все просфоры печешь и свечи плавишь?

- А как же! Ты посмотри, какую мне печь зарубежную батюшка поставил - это же чудо какое-то, горит ровно, ничего не пригорает, одно удовольствие. А "свечной заводик" мне от старичка, прихожанина нашего, достался. Он меня перед кончиной и научил, как свечки плавить.

- И когда ты всё успеваешь-то! И просфоры, и свечи, и в храме убираешься, и борщ варишь, и отдыхающих принимаешь. А ведь в годах!

- Господь ведает как, а только признаюсь тебе, как родному: уставать стала. Вечером вот так присядешь, а ноги гудят, как труба печная на ветру. А отдыхающих нынче мало что-то. В этот сезон только трое было: два тихих путевых, а один какой-то порченый.

- Как это, порченый?

- А кто ж его разберет, горемычного. Ну сам посуди. Каждый день выдувает бутылку коньяку, если денег нет, у меня берет из чулана и опустошает бутыль домашнего вина в полтора литра. Съедает две курицы - у нас тут гриль продают, там, внизу. У меня три миски борща с курятиной и салом уписывает. Да, еще выкуривает две пачки папирос. С ним по городу вместе ходить стыдно, он без рубашки, пузом вперед, его не в каждый магазин пускают, говорят, оденься сперва. А еще к девкам пристает, через это даже три раза по лицу получал от ревнивых мужичков.

- Ну так, что же тут удивительного? Примерно так ведет себя половина отдыхающих. Ежели, конечно, печень позволяет.

- Так он же монах! Как его... Игумен! В храм не заходит, а только у ворот снаружи посидит маленько - и в магазин за бутылкой и курицей. Я как-то спросила, чего же ты иконы не обходишь, как все, не прикладываешься? А он мне: да у вас кто только не бывает, можно и заразу подцепить. Это от святого образа! Нет, ну как это? Что это?