Посидел в кресле в абсолютной тишине, закрыв глаза. Забрался в сумеречные туманы снов - что-то забрезжило оттуда, сверкнуло и вот оно: бабушка, такая молодая и красивая, совсем как та девушка-княжна с картины охотничьего дома. Верней, мама, родительница, выступила ко мне из облака радужного света, осияла, согрела волной кроткой любви. Я ожидал протянутой руки и приглашения влиться в райское сообщество, я надеялся, что самая родная и близкая женщина сжалится надо мной, снизойдет к усталости от неприятностей земной жизни и "приложит меня к отцам" и прародителям... Но её светлый образ сменил еще более светлый и пронзающий сиянием лик старца Василия, я несказанно обрадовался ему, а он сказал мне слова... Вот оно - именно слова, сказанные старцем, дивные по простоте и ясности слова, но какие! А в ответ - тишина, будто я не вернулся из боя...

Глянул на часы - через полчаса начинается всенощная. Я выскочил из номера, приветливо кивнул портье, расплывшемуся передо мной в улыбке, и сел в дежурный лимузин. Через восемь минут я уже входил в храм-часовню, стоящий на краю просторной территории строящейся церкви. Мною по-прежнему владела потребность вспомнить слова старца Василия. Я ругал себя на чем свет стоит, погружался в соборную молитву и напряженно терзал дырявую память. Всенощная пролетела для меня незаметно, я вернулся в гостиницу, поужинал и возлег в кресле на веранде. Небо пламенело алыми цветами заката. Цветы, там внизу, кроны деревьев передо мной, теплые поветрия отовсюду кружили голову сладкими ароматами. Задремал... Проснулся среди ночи от влажной прохлады, воспарившей от кустов и травы, с минуту разглядывал огромные яркие звезды на черно-фиолетовом небосводе, наконец, встал и перебрался в постель. Левая рука легла на сердце, пальцы правой перебирали четки, молитва текла по руке, по плечу, по распахнутому пространству сердца к пустой голове. Мягко нахлынула сонная волна, меня закружило, унесло в туманные просторы беспамятства.

Раннее утро оглушило ярким солнцем и птичьим концертом. Бодрящий душ, завтрак, облачение в белые новенькие одежды, поездка на лимузине в храм-часовню, в жаркую духоту, где плечо к плечу стояли вместе со мной загорелые южные люди. Полный священник с круглыми румяными щеками высоким голосом произносил длинную проповедь о смирении. Сердцем я соглашался с каждым его словом. Вернулся в прежнее состояние поиска утерянных слов старца Василия.

Вдруг в нос ударил резкий запах чеснока, пота и... страха. Меня за локоть дергала возбужденная женщина средних лет, умоляюще сверля черными глазами, обдавая горячим дыханием:

- Вы, наверное, из Москвы. Этот священник у нас служит в первый раз. Наш-то заболел и слег в больницу. А этот отец Алексий требует отдать ему все деньги, которые мы собрали на строительство храма.

- Вот почему он так нудно про смирение говорил! - осенило меня. Я поймал на себе испуганный взгляд священника. - Ну и что же, отдали вы ему деньги?

- Нет, конечно, - воскликнула женщина. - А вы не поможете нам отказать ему? Ну так, чтобы он не обиделся. А?

- Конечно, - кивнул я, - почему бы и нет. Ведь хозяева храма и собранных денег - двадцатка, а не священник, к тому же временный.

- Пойдемте, пойдемте, - потащила она меня к священнику, который стоял на амвоне с крестом в руке и по-прежнему напряженно смотрел на нас.

- Отец Алексий, - сказал я настолько громко, чтобы услышали все прихожане, - я сейчас собираюсь выехать в епархию, к владыке. Вы мне посоветуйте, пожалуйста, что мне рассказать митрополиту про ваше вымогательство общинных денег?

- А никакого вымогательства не было! - отпрянул от меня человек в рясе. - Это неправда. И вообще, я уже опаздываю, мне еще на позднюю литургию в мой храм. - И поспешно, подобрав полы одежд, выбежал из часовни, сел в автомобиль и, взвихрив пыль, умчался.

- Вот видите, - сказал я женщине и подошедшим к нам бородатым мужам, - всё нормально. Вы просто не вполне правильно его поняли. А вообще-то не стесняйтесь в подобных случаях жаловаться в епархию - там очень внимательно относятся к просьбам трудящихся. Да и нехватки священников сейчас нет.

- Ой, спаси вас Бог! - запричитала женщина. - Как ваше святое имя? Мы за ваше здравие будем молиться, запишем на вечное поминовение!

- Вечное, говорите? - пробормотал я, глубоко задумавшись. - А это идея!

Я раскланялся с прихожанами, обнаружил гостиничный лимузин, терпеливо ожидающий меня у ворот, сел в прохладный салон автомобиля и уже через десять минут с чашкой кофе погрузился в кресло на веранде моего номера. Я как одержимый повторял слово "вечное" и по спирали Иисусовой молитвы стал упрямо погружаться в прозрачные глубины моего сердца, того самого, которое "глубоко сердце человеку паче всех, и человек есть и кто познает его..."

Первое, что я выловил из океана слов, затерявшихся в лабиринтах памяти, были вопли Остапа Бендера из "Двенадцати стульев": "Денги давай, давай денги! Давай денги, денги давай, я тебе говорю!.." Невольная улыбка скользнула по моей физиономии.

Второе - это фраза, сказанная одним опытным священником: "Ты еще не научился отличать священника от попа? А между ними такая же разница, как между апостолом Иоанном и Иудой Искариотом".

И, наконец, прозвучали слова старца Василия: "Учись жить в вечности". Эту фразу я слышал и читал много раз, каждый раз соглашаясь с великой идеей. Но только это дивное слово, как евангельское семя, упавшее на каменистую почву, не прорастало в моей суетной голове, в моем страстном сердце. И вот старец из своей сияющей вечности сказал это именно мне - и всё встало на свои места. Вот теперь я стану жить, прорастая этой фразой, идеей, моим личным кредо. Итак - вперед в Вечность!

Когда человек верует в Бога, то как минимум, обязан доверять Господу. И какими бы парадоксальными ни казались слова Христа, верующий воспринимает их как руководство к действию. "Не заботьтесь и не говорите: "что нам есть?" или "что пить?" или "во что одеться?" потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы. (Матф.6:31-34) Сколько раз мы запинались об эти слова! От седобородых братьев во Христе приходилось слышать даже такое: "Если жить по этим словам, можно вконец обнищать и с сумой по миру пойти!"

Слава Богу, мне повезло встретить людей, которые на практике испытали истинность этих слов Вседержителя и вслед за Давидом утверждали: "Я был молод и состарился, и не видал праведника оставленным и потомков его просящими хлеба" (Пс.36:25) или по памяти цитировали из писаний старца Силуана Афонского: "Я в меру своего отца не пришел. ... Когда случится в доме беда, он остается покоен. После пожара ему говорили: "Ты, Иван Петрович, погорел", а он отвечает: "Бог даст, поправлюсь". Однажды мы шли мимо нашего поля, и я сказал ему: "Смотри, у нас воруют снопы", а он мне говорит: "Э, сынок, Господь нам уродил хлеба, нам хватит; а кто ворует, стало быть у него нужда есть". Я, бывало, ему скажу: "Ты подаёшь много милостыни, а вот там лучше нас живут, а дают меньше", а он мне скажет: "Э, сынок, Господь нам даст". И Господь не посрамил надежды его". Последняя фраза как правило вызывала у нас приступ "нежданных истечений из очей слепеньких".

Слава Богу, мне повезло встретить настоящих священников, от слова "свято", то есть по моему недалекому разумению, живых святых. Помниться, на заре своего воцерковления не раз пришлось услышать от знакомых священников странные слова: "К этому не ходи, он - поп". А однажды один старец, герой войны, отсидевший срок за воинский клич: "С нами Бог! В атаку!" рассказал один на один в пустом ночном храме, как на проскомидии, он вынимал частицы с молодым кротким священником, на душе стояла дивная светлая тишина, они едва сдерживали слезы умиления... Вдруг - открываются южные врата алтаря, энергично входит один из "молодых да ранних" попов, громко обращается к ним с вопросом - и всё! Благодать отошла, и словно холодом пахнуло, как из склепа. Избавившись от непрошенного гостя, батюшке пришлось земными поклонами и горячей молитвой восстанавливать мир душевный. Позже я заметил, как на воскресной службе к этому старенькому священнику и к его молодому помощнику выстраивались очереди кающихся человек по двести, а к тому энергичному, молодому да раннему - два, три человека. Однажды пришлось и мне исповедаться этому попу. Как ведь обычно, отходишь от аналоя после исповеди: на душе легко, чисто, а тут - словно не с человеком общался, а с холодильником. Словом, отошел от попа со смятением в сердце. Больше к нему не подходил.