- А мне, знаешь, очень понравился Дарли. Думаю, он - альтер-эго автора. Он нищ до безобразия, над ним издевается Персуорден, называя ослом, а он отвечает любовью и выполняет его волю, взяв ребенка Мелиссы на воспитание. Мелисса ему изменяет каждый день, признается Клеа, что ни в грош не ставит Дарли, восхищаясь похотливым старым меховщиком, его толстыми губами мокрыми от вина. А он уплывает на остров и живет в одиночестве, взвалив на шею ответственность за чужое дитя - и все спокойно, с достоинством и смирением.
- А этот густой насыщенный красочный язык повествования! Читать такую книгу - это же как потягивать изысканное вино тридцатилетней выдержки, амброзию и нектар.
- А еще, пожалуй, полюбив замечательных героев Даррелла, ты еще и еще раз убеждаешься в правоте нашего самого главного выбора. Ведь будь они православными, всё бы у них сложилось гораздо лучше. Ведь все страдают, Костик! Каждый по-своему, но обязательно страдают и живут в терпении и сострадании друг к другу, но как слепые котята тычутся носиками, куда не попадя и стонут от бессилья и лжи, не находя выхода к свету и истинной любви. Как думаешь?
- Да примерно также, брат! А может быть именно поэтому, мы так глубоко переживаем за этих в общем-то чужих людей, которые и жили-то на краю света без малого сто лет назад - а поди ж ты! - мы им сочувствуем, мы находим в себе силы обнимать их христианской любовью, которая простирается на всех. ...Особенно, на скорбящих и обездоленных.
Наступила длинная пауза. Под плеск морских волн, шуршание пены, бульканье кальяна за соседним столом, приглушенные разговоры соседей на тягучих, рубленных, гортанных языках - мы думали каждый о своем. Молчание прервал Константин:
- Ты только сильно не кричи. Ладно?
- Уговорил. Не буду.
- Я это... В общем того... - Костя никак не мог выдавить из себя фразу, ответ на которую я уже сложил в голове. Он порывисто допил кофе и выдохнул: - Короче... Возьми меня с собой. Обратно домой хочу.
- Так едем, дорогой ты мой! Братуха! Едем.
- Тогда встречу твою дочку, и вместе назад, домой. А?..
Овертайм
Слово это импортное стало меня преследовать, оно крутилось в голове, шарахалось по лабиринтам извилин мозга, упрямо и надоедливо. Заглянул в Википедию, прочел там: "Дополнительное время (англ. Overtime), в спорте - время, назначаемое в ходе спортивного состязания в случае, когда в течение основного времени определить победителя не удалось". Вкратце и по сути, ежели приложить к моей непутевой судьбинушке - дополнительное время жизни, - как я понимаю - дарованное для завершения окончательного расчета с прошлым. Нет, вовсе не могильным тленом веяло от этого словечка, а скорей всего свежестью конечного освобождения, потому как не из мрачной утробы земли, а сверху, из небесного обетования лились на меня свежие солнечные ветры. Как еще объяснить участившиеся приступы прямо-таки детского восторга от любви Иисусовой, как остановить поток благодарных молитв, которые то и дело выплескивались из грохочущего сердца. И стоит ли печалиться об утрате интереса к тленным ценностям мира сего...
Почему-то именно простые люди и наивные помыслы в последнее время были втянуты в область моих интересов, а от заумных разговоров скулы сводила мертвенная скука. Я приходил в умиление от детских беззубых улыбок, от смиренных морщинистых старческих лиц, от цветов и птичьего пения, от пожухлой на жаре травы и поникших ветвей усталых деревьев. Мог часами разглядывать облака, плывущие по небу, сидеть с рыбаками на реке и прудах и слушать вздохи живой воды и наблюдать растекающиеся по воде круги от всплеска крупной рыбы, оказывается, все еще плавающей там, на глубине.
А по ночам мне по-прежнему не спалось, и тому имелись очень серьезные причины. Вот, например, одна из них.
Вечером остывшее от уплывшего за горизонт солнца небо затянуло темными тучами. Будто перед концом света остановилось движение, затихли звуки, на землю опустилась тьма. Вдруг тишину взорвал трескучий грохот, меж серым небом и черной землей зазмеились голубые молнии, теперь загрохотало по-настоящему, сотрясая пространство, строения и человеческую плоть. Чуть прикрытое окно рвануло, распахнулись створки, ударив по косяку, взлетели к потолку занавески, где-то поблизости захлопал кровельный лист, в небо вспорхнули один за другим листы шифера. Я подошел к проему, уперся бедром в подоконник, но закрывать окно не стал. Так и застыл в потоке ураганной свежести, повторяя чуть переделанные слова из песни:
Какой большой ветер
Напал на наш город!
С домов он сдул крыши,
А с молока - пену...
Словно прорвало затаенную обиду - разлилось громкое шипение, в открытое окно пахнуло густой запашистой влагой. По асфальту, крышам, подоконникам, листве деревьев и траве - зашелестел дождь. От земли поднялись резкие ароматы подзавядших на жаре цветов, горячей земли, едкой пыли; в город пришел дождь, "нормальный летний дождь", он захватил город в плен, властвовал и бедокурил вовсю.
Наконец, шипение небесной воды застыло и лишь прозрачные капли глухо падали с листьев и крыш, но и они вскоре закончились. Вернулась тишина, да такая, что расслышал приливы крови к ушам и жалобное попискивание птиц, спрятавшихся в кронах деревьев. Тишина разлилась по артериям, по сосудам мозга, из глубин дыхания родилась ритмичная струистая молитва, затопила меня от макушки до пят, мою убогую келью, вылилась из окна на улицу и растеклась по всей земле.
Над сизыми обрезами домов блеснул первый луч зари, осветил верхушки деревьев - и вот уже плеснуло раскаленным золотом восходящее солнце. Зацвиркали птицы, поначалу робко, потом с каждой минутой громче и заливистей, издалека нарастал уличный шум и завибрировал влажный воздух могучим полифоническим концертом. После дивной бессонной ночи пришел новый день.
Ну, не ложиться же спать, когда сердце полно радостью обновления, когда молитва благодарности бесперебойно строчит, как пулемет, а птицы, а солнце, а люди - так радостно и явно отвечают на мои потаённые вздохи любви. И выхожу из дома.
И что толку от твоих прогулок, возмущалась "совремённая молодежь", более привычная к досугу в клубах, ресторанах, у телевизоров. Как объяснить то, что сам анализировать и теоретизировать не желаю. Впрочем, когда-нибудь, может быть и попробую научно обосновать ностальгический моцион сакральным переходом от земного к небесному, от тварного к нетварному, от тленного к бессмертному, от времени к вечности. Когда начинаю оперировать такого рода терминами, для меня самого "бесцельно шляться по улочкам мегаполиса" превращается в нечто подсознательно уважительное, имеющее высокую цель.
Прежняя жизнь представляется плутанием в лабиринте. Ноги ступают по гулким тропам, пыльным и грязным. Локти, плечи, бока то и дело обдирает колючий кустарник, выше человеческого роста. Дойдя до очередного тупика или развилки, погружаешься в густую черную тень неизвестности, и только синий небосвод высоко над тобой - то светит, а то вдруг вечерне темнеет - ну хоть так, импульсивно посылает свет надежды в мои темные катакомбы. Все было бы и вовсе бесцельно, и давно бы погрузился духом в трясину отчаяния, если бы... Да! Если бы не поощрительные открытия на перепутьях и тупиках лабиринта.
Поколение, в котором угораздило мне родиться, верней тот круг людей, в котором рос и воспитывался, сохранялся и выживал благодаря неписанным законам. Нарушение их выбрасывало изгоя на обочину, швыряло в кювет и топило в небытии. Мы любили Родину и готовы были умереть за нее в окопах войны, но при этом с нескрываемым интересом посматривали на запад, "за бугор", откуда на обветренные трудовые наши лица веяло шальными ветрами свободы предпринимательства. Среди нас обитали странные личности, напоминавшие заноз в молодом сильном теле нашего сообщества: стиляги, фарцовщики, блатные, бандиты, воры, мажоры, маргиналы, вырожденцы, сумасшедшие. Эти люди воспринимались как печальная необходимость, как "в семье не без урода", как именно глубокие занозы, которые пока не загноились, извлечь невозможно. Они как воробьи в стаи, сбивались в тайные сообщества и даже обретали покровителей "наверху", что в свою очередь давало им возможность длительного существования среди нас.
