Во-вторых, у нас имелось неприятие мира наживы, торгашеского духа, мы откровенно насмехались над поклонниками золотому тельцу. Даже разговоры о деньгах, заработках, долгах в нашей среде считались неприличными, когда кто-то заговаривал на эту тему, на него смотрели, как на умалишенного, или опускали глаза, будто он испортил воздух или стащил со стола и запихнул в карман хрустальную рюмку с позолоченным ободком. Сегодня я богатый, оплачиваю я, завтра получит премию другой - он "банкует". Доходило до смешного, официант приносит счет, а мы, выхватывая бумажку друг у друга, спорим за первенство оплаты: я оплачу, сегодня я при деньгах - нет, у тебя семья, а я холостой, поэтому плачу я - да брось, ты же на кооператив копишь, в общем отстаньте, плачу я и всё тут! И что-то во время таких споров на душе так хорошо становилось! Ты понимал, что эти ребята, эти мужики, эти парни - не сдадут, не предадут, это настоящие друзья, верные и бескорыстные. Нас крепко связывало не партнерство в бизнесе, не принцип "ты мне - я тебе", мы не "поддерживали отношения" и тем более "не дружили против кого-то" - мы просто любили друг друга, сурово, по-мужски, той крепкой братской любовью, которая не остановится перед ударом в челюсть, если кто-то что-то ляпнул не то или сподличал малёк, или солгал... Для выживания необходимы иной раз и воспитательные меры, чтобы другим не повадно было. Вот почему сочувствовали мы волосатым нищим хиппи, вот почему чуть позже полюбили святых бессребреников, сбежавших из царских палат в пустыню. Вот почему грянувший бандитский капитализм оказался настолько отвратительным. Кому-то "через не хочу" удалось вписаться в поворот, кто-то с горя спился, а кто-то удалился в деревню, на землю, в нищету древних пустынников.
В-третьих, - и самое главное - нас поголовно увлёк поиск смысла жизни. "О, нашей молодости споры!.." Нас не удовлетворяли цели, которые общество ставило перед нами. Никто из нас не верил в счастливое коммунистическое будущее, как не верим сейчас в рай на земле. Видимо, кровь христианских мучеников вопила от земли к нашей совести, видимо, из Царства Небесного долетал до нас вечный призыв: "придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас", видимо, тихие слова наших кротких бабушек не позволял почивать на лаврах материалистической идеологии, но будили, тревожили совесть и требовали: ищи и найдешь! ...И мы входили в лабиринт.
Вот и сейчас, бреду по улочкам моего города, разыскивая те места, где совершались крошечные великие открытия юности. И нахожу. В этом сквере, на третьей по ходу скамейке мы со Старым другом сидели как-то в мае по первому теплу, все в солнечных пятнах, как персонажи картин импрессионистов, я слушал, а он читал письма погибшего на войне деда. Там круглые сутки воздух и земля сотрясала канонада тысяч орудий, там умирали один за другим его однополчане, его собственная смерть ходила где-то рядом, и солдат уже смирился с её неотвратимостью. Но не смертная тоска парализовала солдата, а радостное открытие: "Бог есть, я Его чувствую каждой клеточкой тела. Даже ночью меня пронизывает тихий свет, льющийся с небес, оттуда, где живет Бог, оттуда, где меня ожидают погибшие однополчане, мои покойные родители и предки. Сейчас мне умирать не страшно, даже предпочтительно, пока этот свет живет во мне, пока Бог не отвернулся от меня, пока я снова не предал Его, как предавал тысячи раз в своей непутевой жизни. Не плачьте обо мне, родные, никогда еще я не был так счастлив. Умереть за Родину, когда Бог зовет к Себе - это и есть самое большое счастье".
Виктор закончил чтение письма, бережно свернул и положил в картонную коробку из-под конфет, такую же выцветшую от времени, как письмо солдата. Солнце медленно садилось за крыши домов. Прохладные сумерки вытесняли неверное майское тепло, а мы сидели, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить эту великую светлую тишину, коснувшуюся нас, слетев с небес, откуда взирал на потомков простой русский солдат, погибший за нас. И происходило это здесь, на этой скамье, на которую присел сейчас и я. Так зачем я сюда пришел? Как вообще вспомнил давно забытый вечер, затёртый тысячей событий, и то солдатское письмо, и то тихое счастье, ожившее в груди, когда сам Господь касается твоего сердца светлой надеждой на скорую встречу с Ним.
Тайна, сакральный момент бытия, малое великое открытие... Малое по времени, по амплитуде чувств - настоящее всегда тихо и сокровенно, великое - по масштабу отверзшихся бесконечных небес, где царит вечность, где проживают наши ушедшие от земли близкие, куда и мне, убогому, путь-дорога.
Бессонница
Те долгие белые ночи, полные тайн и озарений, под сизо-бирюзовым небом, с жемчужной пеной по верху волн света, набегающих одна за другой на лощины улиц и бассейны площадей, на спящих соседей по дому, городу и вселенной - всё это встряхнуло мою непутёвую душу, подняло со дна неясную взвесь и положило начало тягучей бессоннице.
Моё сознание отключалось часа на полтора после шести утра, потом еще на часок после обеда. Я не мог контролировать похожие на обморок погружения в сон, прозрачный, мелодичный, безвременный и бесчувственный. Когда я чего-то не могу контролировать, меня это начинает беспокоить. С другой стороны, новые ощущения привнесли в сломанный порядок жизни сладкую тайну, которую не надо разгадывать. Это, как нежданное счастье, - сходит с небес прямо в сердце, пронизывает до самой бездонной глубины, и ты просто проживаешь это мгновение, как младенец материнский поцелуй - тебе очень хорошо, и довольно...
Весь день я двигался как привидение, мой заботливый ангел хранитель водил меня таинственными тропинками, только и оставалось, что подчиняться и терпеливо ждать перемен. По большей части я гулял по улицам, примыкал к экскурсиям, сидел в кафе, иногда садился в электричку, выходил по звонку, раздававшемуся в голове, погружался в лес, выходил на берег речки или озера, сидел, любуясь незамысловатой красотой пейзажа, в голове тренькал сигнал, я послушно вставал и возвращался в город, на свою улицу, в свой двор. Иногда меня заносило в гости к друзьям, отвечал на вопросы, что-то ел, что-то пил, делился новостями, слушал музыку и сплетни... Только мои автоматические действия совершенно не затрагивали ту невидимую работу, которая творилась внутри меня.
Зато с наступлением полуночи меня наполнял первозданный покой, наверное в таком проживал Адам в раю, потому что держался он на незыблемом основании Божьего промысла, отеческой заботы о тебе. Оттуда, из глубины райского покоя, выплескивались приливы света, всплывали чудные воспоминания, звучали слова, музыкальные аккорды, иногда - целые поэмы, рассказы, фильмы, реальные истории из прошлого, причем не только моего, а неизвестно чьего, только настолько живые, что в их истинности не приходилось сомневаться. Это было забавно, поучительно и... необычно, потому что на грани безумия, яви и небытия, на границе тьмы и света.
Иногда из пульсирующего светом эфира материализовались вполне понятные метафоры, воплощенные в зримые образы. Так, однажды моя душа предстала пред моим внутренним взором в виде сгустка света, заросшего толстой грубой коростой - такой, должно быть, покрываются тела прокаженных. К горлу подкатил комок, дыхание пресеклось, сердце остановилось, холодный ужас охватил от макушки до пят. Видеть своё сокрытое душевное уродство - это, оказывается, то еще испытание. Но, что это! Грубая ткань обугленных струпьев с каждым молитвенным вздохом, с каждым днем, проведенным в смиренном покое, с каждой исповедью и причастием, размягчалась, отслаивалась, и вот уже на месте рубцов появлялась новая ткань, покрывающая тело души - прозрачная для проникновения света, изначально заложенного в мою сущность еще до рождения. Душа оживала! И я вместе с ней будто рождался заново. Упавшие наземь струпья прежней души легко узнавались: вот это - бизнес ради наживы, этот ошметок - погоня за наслаждением тела, это - и вовсе обыкновенный бытовой разврат, а вот и страх потери материальных благ. Какая же, однако, гадость! Конечно, эти гнусные пелены, пленившие душу, превратили меня самого в подобие робота или зомби, да что там - в живого мертвеца!
