Но он ошибся, и рано утром, сразу после завтрака, Том принес в их спальню огромную коробку и объявил, что это подарок. Биллу казалось, что он еще никогда не любил Тома так сильно. Он бросился на шею к мужу, радостно визжа, а когда тот все-таки уговорил его открыть подарок, просто потерял дар речи: в коробке, переливаясь мягким и шелковистыми голубовато-серым, лежала шуба. Она была сшита из шкурок пескаря, а ее полы, рукава и края капюшона были оторочены сияющим белым с проблесками черного мехом пескаря горного. О таком подарке Билл не смел даже мечтать, ему и в голову не приходило, что муж может подарить ему такое сокровище.
Шубы были сродни драгоценностям и шились из пушных зверьков, населяющих северные горные районы планеты. Эти грызуны голубовато-серого цвета отличались крайней хитростью и злобностью, поэтому разводили их лишь в одном месте – горном монастыре Санке. Расположенный на границе земли и неба, отдаленный монастырь бережно хранил секрет своего мастерства и дорого продавал ценные шкурки. Наряжаясь в это сокровище, Сурм чувствовал себя королем.
Во время церемонии Посвящения Агаты Богам, стоя на ступеньках храма и наблюдая, как его муж с маленькой дочкой на руках обходит алтарь, Билл сиял тем невидимым внутренним светом, который освещает только тех, чья душа полна покоя, тепла и любви. И этот покой не могли нарушить ни недовольства полом его ребенка со стороны сановника Софита, ни постоянное сочувствующее нытье Шелдона, ни косые взгляды гостей.
Сурм, одетый в меховую шубку длиной до пола, чувствовал себя прекрасно, он с интересом наблюдал за церемонией, в которой не принимал участия, и вполуха слушал Шелдона, который все сокрушался, что Биллу не повезло, раз первенцем оказалась девочка, хотя все могло быть и хуже, если бы родился Сурм.
- Мне очень жаль… - вещал Шелдон.
- А мне нет! – неожиданно резко прервал его Билл, которому наскучили эти глупые стенания. – Посмотри, какая она маленькая и хорошенькая. Теперь у нас в семье есть девочка, – в этот момент Том подошел к ним, и Билл любовно завернул одеяльце, которое распахнули, чтобы Софит признал Агату своей перед Богами и людьми.
Супруги счастливо переглядывались все время – и пока ехали домой, и за праздничным обедом, и вечером, укладывая малышку спать. Что бы кто ни говорил, Каулитцы были счастливы и довольны своим ребенком, они постоянно возились с Агатой, радуясь каждой улыбке, каждому движению и переживая, если девочка хотя бы хмурилась.
Агата не изменяла своим привычкам: она обожала Тома, переставала плакать на его руках и часто улыбалась детской, непонятной улыбкой, стоило Тому только погладить ее или начать с ней разговаривать. Билла это умиляло, он верил, что дети чувствуют отношение к себе, и ощущал какое-то странное единение с мужем в те моменты, когда они оба заботились о своем ребенке.
Однако чем дальше, тем больше обоих одолевало смутное беспокойство сродни неудовлетворению. Их ласки в постели становились все разнообразнее и смелее, но никакие изощрения не могли заменить чувство полной близости, оба хотели большего и стеснялись признаться в этом.
Но ничто не длится вечно, и однажды, вернувшись из очередной поездки, Том направился прямиком в общую спальню, где предложил Биллу такое, от чего тот просто потерял дар речи. Они могли бы поменяться местами и не задумываться о последствиях близости вообще.
Сурм был против. Одна только мысль, что все может быть наоборот, вызывала неприятие и, вместе с тем, странное, непонятное возбуждение: едва только Билл задумывался об этом, как у него начинали трястись руки. После этого разговора в их ласках появились скованность и стеснение, которого не было ранее, оба чувствовали, что они в миллиметре от того, чтобы нарушить незримую границу, за которой горело и плавилось что-то запретное.
В конце концов, они попытались осуществить свои замыслы, но оба так волновались и переживали, что, несмотря на их желание, ничего не вышло. Билл боялся, потому что раньше всегда отдавал инициативу в руки Тома, но теперь тот, погруженный в новые ощущения, не мог вести. И эта путаница не давала им возможности поменяться ролями.
Так, полные ожидания чего-то и в преддверии нового светского сезона, они оказались на приеме у небезызвестной матроны Перкис. Оба знали, что матрона собирает у себя лишь сливки общества, и ни один из них не ожидал, что на ее званом обеде появится Штефан Санко.
Ни Билл, ни Том не испытывали восторга от подобной компании, но, с другой стороны, им не было бы до Санко никакого дела, если бы тот не норовил поближе оказаться рядом с Биллом, подсесть к нему и заговорить. Весь день и обед Сурму удавалось избегать неприятной компании, но когда настало время прогулок и чаепитий в беседках, супруги по какому-то досадному недоразумению разделились, и Билл оказался в беседке сада один на один со Штефаном, к огромной радости последнего.
Юноша не спешил заговорить с ним и лишь разглядывал, думая, как бы отделаться от него повежливей, не устраивая скандала.
- Ты стал еще прекрасней, чем в тот день, когда мы познакомились, – улыбнувшись самой обаятельной улыбкой, начал Санко.
- А вот ты каким был, таким и остался, только я смотрю на тебя другими глазами, – спокойно сказал Билл. Он, и правда, еще на суде увидел не прекрасного возлюбленного, а всего лишь не совсем честного ловеласа и дамского угодника, привыкшего полагаться на глупость впечатлительных юнцов и молоденьких барышень.
- Да хватит тебе, Билл, ты же сам помнишь, как сильно я был увлечен тобой, - Штефан горестно вздохнул, - но ты должен знать, как была незавидна моя участь! Твой муж и его отец все узнали про нашу связь и воспользовались тем, что у меня нет ни денег, ни положения в обществе. Они заставили меня обойтись с тобой так подло! И уж если кто и должен обижаться, так это я! Я сделал все, что мог, чтобы избавить тебя от этого брака! Я даже свидетельствовал на суде! – мужчина совсем вошел в роль и, с упреком взглянув на Билла, укоризненно покачал головой. – Если бы ты только сохранил невинность… Но я готов забыть все за один твой благосклонный взгляд, – Штефан кинулся Сурму в ноги, и, преданно глядя снизу вверх, продолжил. – Билл, ты же когда-то любил меня! Неужели ты все забыл?
- Нет, не забыл, - тихо промолвил юноша, в очередной раз испытывая обиду за своего мужа и за то, что когда-то был готов променять его на фальшивую, лживую куклу.
Штефан же понял отсутствующий взгляд Билла по-своему и испытал радость, думая, что тот вспоминает их связь с ностальгией и печалью, и, ободренный этой мыслью, продолжил как можно проникновенней:
- Билл, мы могли бы все исправить! Мы могли бы опять быть вместе! Если мы будем осторожны, твой муж ничего не узнает!
- И что же? Ты предлагаешь себя мне в любовники? – неожиданно холодно и высокомерно спросил Билл, а потом вдруг улыбнулся и сказал со всем сарказмом, на который только был способен:
- Какой талант пропадает зря! Тебе следовало бы выступать в театрах – твоя способность к перевоплощению не знает границ! А какое самомнение! – Сурм неожиданно встал и, уже не задумываясь о приличиях, повысив голос, твердо продолжил. – Посмотри на себя – жалкое подобие мужчины! Неужели ты в чем-то хочешь сравниться с моим мужем? Неужели ты хоть на минуту подумал, что я настолько охоч до сомнительных развлечений, что променяю отца своего ребенка на трусливого и лицемерного подонка?
Том, узнавший, где и с кем находится Билл, и как раз спешивший на выручку своему юному мужу, так и застыл чуть поодаль от беседки, внезапно осознав, что это Штефану неплохо бы поискать путей к отступлению. Он был горд Биллом как никогда и безумно любил его. Как бы там ни было, его наивный мечтатель-муж обладал поистине сильным характером и упертостью, которой мог бы позавидовать сам Том.
Возвращаясь с приема, оба находились в хорошем настроении. Немного опьяненные отваром листьев аски*, они помнили лишь о том, что очень любят друг друга и совсем позабыли о своих проблемах и стеснении. Разгоряченные прогулками, разговорами и игривыми ласками по дороге домой, оба хотели продолжения веселья. Ввалившись в кабинет Тома, они, не раздумывая, направились к столику, где стояли многочисленные бутылки с разнообразными настойками.