Может, ухмыляется, а может — просто скалится. Ногой мой гладиус поддел, отбросив его куда-то в заросли пшеницы, и свою спату надо мной занёс. Да так и замер. И остриё болта арбалетного между глаз торчит.

Подобно ветру, вылетел откуда-то Ворчун. Пинком в спину поторопил, уже начавшего падать, вольпа, в полсекунды перезарядил арбалет — одной левой, гладиус из правой не выпуская — стрельнул в меня взглядом, полным злого боевого веселья, усмехнулся.

— Должен будешь, — сказал, — за мной!

И бросился куда-то в сторону. Я дёрнулся за ним, потом спохватился — куда я собрался?

Без оружия? Сунулся в заросли, куда мой меч улетел, и нос к носу с еще одним вольпом столкнулся. Отшатнулся, бросился бежать за Ворчуном — изо всех сил, только на ноги свои надеясь. Эх, кольчугу бы скинуть! Споткнулся о чей-то труп — человеческий труп, из наших, егерей, стало быть — чуть не упал, но удержался и дальше бросился, краем глаза заметив летящую за мной бестию. Выскочил на утоптанный участок. Тут драка — трое наших, спиной к спине, вокруг трое же вольпов вьются, как пескари вокруг упавшей в воду мухи. Кажется, Живучий там — узнал меня, крикнул что-то. Один из вольпов меня заметил, приобернулся, замешкался на мгновение и тут же упал, кровью из рассеченного горла захлебываясь. Дальше я уже не видел — влетел снова в густую пшеницу и бежал, бежал, бежал, пока ноги несли. Обернуться боялся и думал только об одном — бежать!

Ну, что тут скажешь? Бывает. Я до этого случая, как слышал про кого, что он с поля боя сбежал, сразу трусом его клеймил. А после — уж нет. По-всякому случается, на самом деле. Приходилось мне ведь и до того со смертью лицом к лицу встречаться — ни разу не дрогнул, скажу не хвастаясь. Скажи мне заранее кто, что я могу вот так вот панике поддаться — в драку бы полез, так-то. Не то, чтобы я себя оправдываю, нет. Просто страх — он в каждом человеке есть, если только тот совсем не дурак. И смелость состоит не в том, чтобы страха не испытывать, а в том, чтобы его разумом постоянно контролировать и вырасти не давать. Потому что стоит ему выше некоторой меры подняться и превратишься из разумного человека в безмозглого загнанного зверя.

Сколько я так бежал — и не скажу. Разумного-то во мне уж ничего не оставалось, и счёт времени вести, почитай, некому было. Помню только, что выдохся до колотья в боку, бежать сил уже нет, я за бок держусь и семеню, полусогнувшись, еле ноги переставляя, а обернуться все равно боюсь — все кажется, что идущий за мной вольп только этого и ждёт.

Вывалился из зарослей, еще ничего понять не успел — споткнулся о кочку какую-то и упал. Полежал, отдышался. Способность соображать вернулась. Не скажу, что мне от этого легче стало. Ну как же это я, а? Ну подумаешь, меч потерял — подобрал бы у убитого какого. У вольпа, Ворчуном застреленного, или у того егеря, об которого споткнулся.

Встали бы вчетвером, глядишь, и отбились бы. Так нет же… Расслабился, на секунду контроль потерял — и всё. Что же теперь делать?

Я сел, огляделся. Ага, стало быть, всю полосу пшеницы я проскочил и к реке вышел. Речушке. Топкие илистые берега рогозом и камышом заросли, земля вся скотом истоптана — видимо, вдоль реки тут стада к пастбищу гоняют. Гоняли, то есть. Вольп «мой» явно от меня отстал — скорее всего, там, на полянке: решил, что безоружный — одинокий я никуда не денусь и переключился на моих товарищей. А я… м-да. Ладно, некогда сейчас горевать — думать надо, что дальше делать. Интересно, чем там дело закончилось — если закончилось? Я прислушался, но звуков боя ниоткуда не доносилось.

Зато отчетливо послышалось мне тявкание вольпа. Вот так-так. Похоже, сквад мой уже весь мёртвым лежит. Что я могу сделать? Пойти по своим следам назад в надежде, что на какой-нибудь меч я раньше наткнусь, чем какой-нибудь вольп — на меня? Кстати, даже если мне вдруг дико повезет, и меч я найду, то не факт, что хоть одну бестию смогу с собой забрать — скорее всего, сдохну без пользы, и всё. А еще я могу попробовать к Вану с Юлием выбраться. И рассказать им всё. Вот это уже польза будет. А сдохнуть я и потом успею.

Тут опять тявканье послышалось, причем ближе намного. Интересно, что это значит? Я напряг память. Так-то язык у вольпов не беднее человеческого, но от своих предков им и кой-какие, вполне звериные, средства общения достались. Так, тявкают они вроде, когда своих созывают… или когда по следу идут?

Страх снова шевельнулся во мне, но теперь я был наготове и головы поднять ему не дал. Огляделся, выдернул пугию и бросился к реке. Разбежался, и, недобежав полшага до границы влажной земли, прыгнул в мутно-бурую воду. Бросился к камышам, срезал трубочку рогоза, рухнул навзничь, трубку во рту зажав, и замер. Вот теперь я вдвойне порадовался, что на мне кольчуга — иначе бы мне напрягаться пришлось, чтобы не всплыть нечаянно — а до поверхности тут и двух пальмов не наберётся. Чуть шелохнешься — круги по воде пойдут, а то и всплеснешь ненароком. До берега-то они мой след вынюхают, а вот дальше… Сквозь воду им меня не разглядеть — муть сплошная. Даже если они и догадаются, что я тут на дне притаился, а не на другой берег вышел выше или ниже по течению, то что — будут все камыши прочесывать? Вряд ли. У них еще куча дел, не будут они время на поимку одного меня тратить, им сейчас нужно по максимуму фактор неожиданности использовать — пока Юлий с Ваном ничего не заподозрили. Я думаю, десяти минут мне тут пролежать хватит.

Пролежал я в итоге все двадцать. На девятой и пятнадцатой минуте мне какие-то плески слышались поблизости, и голову поднять я не рискнул. Может, то лягушка, может — рыба. А может — и нет. Поэтому лежал я дальше, удары сердца считая и стараясь дышать как можно медленнее — чтобы воздух в трубке не свистел. Слух у вольпов — не чета нашему — вмиг услышат.

Наконец, на двадцатой минуте я решился. Голову над водой приподнял, огляделся — чисто. Выбрался из речки, прислушался — тишина. Только пшеница на ветру шелестит, вода журчит, да птицы посвистывают. Ушли вольпы, не иначе. Да и то — зачем им задерживаться? Им сейчас срочно нужно на соединение с основными силами идти. Как и мне, кстати. Одно мне непонятно — почему их больше оказалось, чем мы ожидали? Ведь не меньше десятка их было, а то и полутора. Видимо, они тут всё время сидели, а те двое — трое, что от основной группы отделились, наш сквад к ним и привели. Ох, хитры твари.

Ладно, теперь надо думать, как до своих добраться. Обратно сквозь пшеницу идти смысла мало — как раз к идущим за егерями вольпам я и выйду. Лучше попробовать вперед вдоль холмов забежать, где-нибудь там проскользнуть и с юга к своим выйти. Вряд ли они далеко ушли от того места, где Ворчун нас из холмов вывел. Отшагали стадий пять, скорее всего, и лагерем встали — нас ждать.

А ведь Ван свой десяток верхами вёл — интересно, почему он на помощь не пришёл, когда вольпы на нас навалились? Сверху-то видно должно быть. Или они уже далеко ушли и не заметили? Или… их что-то отвлекло?

Стараясь не думать о том, что могло их отвлечь, я припустил вдоль берега, не сводя взгляда с вереницы холмов по ту сторону пшеничного поля. Не факт, что на таком расстоянии я бы смог отличить человека от вольпа, но и не пришлось — холмы были пусты. Я так увлекся их разглядыванием, что чуть в овраг, в конце пригорка неожиданно передо мной раскрывшийся, не скатился. Остановился на краю, посмотрел на другую сторону. Насчет перепрыгнуть и мысли не возникло — широк больно. Оскальзываясь и пачкаясь, я скатился по влажной глине вниз, перешагнул через текущий по дну ручеёк и уже собрался лезть по другой стороне наверх, как мне пришла в голову одна идея. И пошёл я вдоль ручья вверх по оврагу. То, что я никого на вершинах холмов не вижу, вовсе не значит, что там никого нет. Кто выше, тот к победе ближе — это азы военной тактики и всем бестиям они известны ничуть не хуже, чем нам, людям. Если я просто долиной в холмы пойду, с вершины меня засечь — проще простого. А вот по дну оврага я в холмы и незамеченным зайти могу. Там залезть на ближайшую к оврагу вершину, осмотреться и действовать по обстоятельствам…