И тут меня кольнуло определённо злым взглядом — не просто злым, а злым именно на меня. Я зашарил глазами по толпе, ожидая увидеть Пларка: я думаю, на первый бой-то он меня вывел только для того чтобы понять, чего я в своем нынешнем состоянии стою и соответственно последующие бои для меня подобрать — так что он просто обязан следить за мной в оба своих поросячьих глаза. Но обладатель взгляда никак не находился и мне понадобилось секунды, наверное, три, чтобы понять, что я ищу не там. С Императорского балкона, массивным коробом нависающего над противоположным концом арены, свисал вниз штандарт с гербом наместника — перекрещенными топорами в увитом лавровыми листьями круге. А над штандартом виднелись плечи и голова сидящего в ложе человека — седые волосы, широкие залысины и, поблескивающая на солнце, макушка. Так Родус здесь, оказывается. Решил-таки посмотреть бой, несмотря на пропажу вергов? Рядом с наместником замер в полупоклоне немолодой мужчина в кожаной куртке и в сером плаще с алой каймой — похоже, кто-то из легатов. Разговаривают, смотрят оба в мою сторону, а этот, в сером плаще, еще и пальцем для верности тычет. Вот он, дескать, злыдень, прихвостень звериный и предатель рода человеческого. Ну-ну.
Болиголовом опоённым особую инициативу проявлять не положено, и я решил пока этой тактики и придерживаться, тем более она и мне всего удобнее. Встал сразу за дверью, которая уже потихоньку вниз пошла, огляделся вроде как с недоумением во взгляде. На Арену во время боёв случалось мне пару раз заходить — заносила нелёгкая — но не саму арену, разумеется. Так что вид мне внове. Овальное пространство югера три площадью возвышающимися рядами галерей окружено, так, что я каждому, в амфитеатре находящемуся, могу в глаза заглянуть с того места, где стою. Первый ряд от арены сетью, из толстых пеньковых канатов плётеной и на столбах вокруг арены закреплённой, отделён.
Канаты просмоленные, в такой сети и мечом-то за один удар прореху не прорубишь, а второй удар сделать лучники не дадут, парой возле каждого столба стоящие. Дело свое лучники знают — на кровавые зрелища не отвлекаются, я их недоброе внимание постоянно чувствую. А вот толпа меня уже совсем замечать перестала — всё её внимание сейчас устремлено на коренастого заросшего мужика с одним глазом и выжженной буквой «F» на лбу[23]. Ему удалось оторвать руки противника от своего горла и теперь он сидел на нём верхом и, в такт крикам зрителей («Бей! Бей!») входя в раж, лупил кулачищами по лицу, уже переставшего сопротивляться, противника. Я поморщился, оценивая, окинул взглядом товарищей по несчастью — впрочем, какие они мне товарищи? Шестнадцать человек, со мной — семнадцать. Как я и предполагал, в основном, всякое отребье. В драку особо никто не лезет — жмутся по углам. Только пятеро могут быть для меня чем-то опасны. Первые трое — неприятного вида типчики, что собрались плотной кучкой в противоположном секторе арены. Видимо, договорились вместе быть (до определенного момента, разумеется, причем каждый уверен, что определять этот момент будет именно он).
Взгляды прячут — прямо не смотрят, постреливают глазами искоса, но испуганными не выглядят. Наоборот, собраны и к драке готовы. Одежда выглядит ветхой и рваной, но именно что — выглядит. Крысы это портовые, удавку палача на арену сменившие. Бойцы они, как правило, средние, зато на любую подлость горазды. Буду за ними следить в оба.
Одноглазый беглый раб встал с противника — явно тоже раба, не удивлюсь, если того же хозяина — потрясая воздетыми к небу кулаками, покружился на месте, улыбаясь зрителям щербатым ртом. Поверженный остался недвижимо лежать на песке, с лицом, превращенным в кровавую кашу. Ну вот, уже пятнадцать. Толпа поддержала первого победителя торжествующим рёвом. Невысокий, не очень-то мускулистый, нескладный, но при этом крепкий и жилистый — как дуб, выросший на отвесной скале. Вряд ли он когда держал в руке меч, но близко к себе его лучше не подпускать. Это четвёртый. И пятый — последний из примеченных мною — высокий, широкоплечий, грудь десятивёдерным бочонком над ногами-колоннами возвышается. Руки — с мою ногу толщиной, светлые длинные волосы по плечам раскинуты, широченная русая борода с рыжинкой лопатой грудь накрывает. Германец. Пожалуй, самый опасный для меня противник — заметно по нему, что ситуация его беспокоит, но заметно также, что из всех, кто сейчас на песке стоит, он — единственный настоящий боец (ну, не считая меня, разумеется). Рука его правая время от времени бессознательным жестом пустоту за спиной ловит — за секирой или мечом тяжелым, несомненно, тянется; да и куртка его — не просто куртка, а гамбезон поддоспешный. Интересно, кто он такой и каким ветром его сюда занесло?
Тут шевеление какое-то за сетью вдруг началось — несколько рабов к сети в разных местах вышли и принялись перекидывать на арену… оружие! Гладиусы, баклеры, гасты — увидев это, я совсем в своей победе уверился — а то я уже начинал думать, что нам предстоит голыми руками друг друга убивать, тогда с германцем проблемы у меня могли возникнуть. Тут и возле моих ног какой-то сверток шлёпнулся. Недоумевая, я подобрал его — похоже, просто сеть свёрнутая, под несколькими слоями которой что-то твёрдое нащупывается. Я взял сеть за край, дернул, разворачивая, и на песок выпала пугия. Что за?… Я подобрал кинжал, недоумённо оглянулся и увидел надменное лицо Пларка. Вот скотина — и тут напакостил — нет бы нормальное оружие дать. Паскуда.
Хотя, может он и ни при чём: этот — первый — бой по-настоящему гладиаторским не считается, но распорядители все же стараются его максимально похожим сделать. Мне, стало быть, выпало ретиария изображать. В настоящем гладиаторском бою ретиарий сетью и трезубцем вооружён, но тяжёлый трезубец запросто за сеть перекинуть можно и насадить на него одного-другого зазевавшегося зрителя. Потому трезубец мне не дали. Да оно и к лучшему — никогда оный в руках не держал и ума не приложу, как им сражаться.
Уж лучше пугия — привычней. Сеть я поначалу просто выкинуть собирался, но потом мне в голову одна мысль пришла и я — не забывая по сторонам поглядывать — свернул сеть в длинный жгут и принялся его узлами через каждые два пальма завязывать. Пларку мое поведение явно не понравилось, он мне взглядом чуть дыру между лопаток не прожег. Ну и Сатр с ним — всё равно он ничего сейчас предпринимать не станет, а потом — потом будет всё равно. Если выгорит у меня задуманное, помешать он мне уже не сможет, а если не выгорит — тогда тем более.
Получилась у меня в итоге тяжелая веревка длиной чуть больше паса, на которой последним узлом я пугию закрепил. Многозвенный цеп — излюбленное оружие чекалок, у них мы его и переняли. Не скажу, что оно у нас хорошо прижилось, но упражнения с ним в программу тренировок входят, и большинство егерей с цепом худо-бедно управляются. Я взял своё оружие за пустой конец левой рукой, правой рукой посредине перехватил, крутнул кистью — закрепленная на конце веревки пугия, гудя, нарисовала в воздухе сверкающий круг. Пойдет.
Пока я с «цепом» своим возился, ситуация на арене порядком изменилась. Трое крыс быстренько, отлавливая поодиночке и набрасываясь скопом, прирезали четверых рабов — без малейшего труда — те, по-моему, даже не были уверены, что оружие за правильный конец держат. Одноглазый схватился с бледного вида юношей, с самого начала жавшимся спиной в закрытую дверь. Несмотря на малохольный вид, юноша оказался неплохим мечником, и, хотя одноглазый его всё-таки достал, пришпилив гастумом к дереву двери, порезал он беглого неплохо. Скорее всего, одноглазого тоже можно со счетов списывать — истечет.
Потом один из портовых, как будто просто проходя за спиной германца, вдруг кинулся ему под ноги, сухожилия подрубить пытаясь. А вот это он зря — германец даже мечом (совершенно в его лапище потерявшимся) отмахиваться не стал. Пнул того ногой в живот легонько, а потом, согнувшегося и меч выронившего, ударом кулака по затылку добил, да так, что портовый носом себе в грудь уткнулся. Силища, однако, у германца — с быком такого сравнивать, так быку польстишь. Кто же он такой, интересно? И — еще интересней — имперский он понимает?
