После вчерашней тишины снегопада город оглушил его шумом, сверкающим солнцем, возгласами детей… Они умудрялись накатывать снежные комья выше своего роста…

Дворники скребли тротуары… Скрежетали машины…

А чем, собственно, так неприятен предстоящий разговор? Для себя он ничего не просит.

Анатолий Иванович Воронин много лет долбил ломом мерзлую землю в местах не столь отдаленных. Но, вернувшись, все равно остался прежним: резким и прямым.

Старик Воронин хам и грубиян. Ему ничего не стоит сказать хорошенькой девушке:

— Вы думаете тем местом, на котором сидите. А это для науки не совсем подходит.

Но однажды Саша видел… Лет шесть назад… Происходило ночью в пригороде Москвы… Пьяный верзила бежал с топором за окровавленной женщиной. Она дико кричала. Люди шарахались в стороны…

Но выскочил старик, грузный, неуклюжий. Топор обухом ударил ему в плечо. Старик комом осел под ноги хулигану… Тогда навалились люди,

Скорая помощь увезла одновременно бьющуюся в истерике женщину и Анатолия Ивановича.

С тех пор Воронин плохо владеет правой рукой. Недовольно бурчит:

— Стар стал… В старых костях трещины плохо срастаются…

Но голова оставалась ясной. Студенты же его не любили: принимая зачеты, он страшно придирался!

И Эдик попал к нему случайно. Только потому, что ребята не особенно хотели работать с «ядовитым» профессором. А Эдику безразлично. Он никогда не блистал особыми способностями, учился неровно, лекции посещал неаккуратно. Больше любил с девочками ходить по ресторанам. А вот с профессором Ворониным они сошлись. «Надо бы Эдика послать…» — даже подумал Саша. Но это больно било по самолюбию.

А самое главное, Сашу тянуло к профессору Воронину. Не только потому, что он крупнейший знаток растворов… Но в Старике сила, могучий темперамент исследователя, все подлинное, сердцем выстраданное.

Профессор не нуждался в отдельном кабинете. Он не выносил одиночества. Ему необходимо всегда чувствовать себя среди людей. Молодые голоса, легкий шум моторчиков, едучие запахи… И его угол. Большой широкий стол. Любой посторонний скажет — там сплошной хаос. Старик считает — нормальный рабочий порядок.

Хуже всего, что нет рабочего кабинета, и Саша боялся, что Воронин оборвет его при всех. Старик не любит его, считает его верхоглядом — и выскочкой — это Саша знает.

У лабораторных столов с колбами возились три женщины в темных халатах. Они вежливо ответили на приветствие Саши. И украдкой наблюдали, как он, неуверенно ступая, направился к Анатолию Ивановичу.

— Здравствуйте.

Воронин не ответил, только поднял лохматую голову и в упор смотрел на Александра. Не сказал: «Садитесь», не спросил: «Чем могу служить?» Смотрел как будто сквозь него.

— Я пришел, — начал Саша.

И увидел на столе графики Эдуарда. «Значит, уже был, а не сказал ни слова…»

— Вот как раз по этому поводу я и пришел, — указывая на график, закончил Саша.

— По этому поводу я буду говорить со Шпаком, — холодно заметил профессор и, отвернувшись, уткнулся в бумаги.

Разговор окончен. Неужели так и уйти ни с чем?

— Намечается экспедиция…

Старик никак не прореагировал. А Саше хотелось закричать. Зачем вы меня отталкиваете? Я бы работал с Вами так, как никто!

Но это невозможно.

Шли минуты. Воронин все так же упрямо подчеркивал что-то в рукописи.

Александр медленно направился к выходу,

— Минуточку!

Саша вернулся.

Старик поднес к лицу Саши журнал.

— Кто у вас делал эти определения?

— Техник Логинцева.

— Так вот, эта самая техник Логинцева чушь порет!

Старик красным карандашом перечеркнул Лелькины цифры. И уничтожающе посмотрел на Сашу: тоже мне — начальник!

Саша вспыхнул. Такое впечатление, что перечеркивается вся его работа. Но он был абсолютно не в курсе дела. Он не мог отстаивать ни один результат Лелькиных замеров. И понимал: теперь он окончательно и бесповоротно упал в глазах профессора Воронина.

— Передайте, чтобы она (он как будто подчеркнул: она, а не вы) зашла ко мне.

Саша покинул институт совершенно опустошенным.

Заметил: тучи затянули небо, опять начался снегопад.

«Что же там Лелька напутала?» И она вдруг стала странно чужой… «Может быть, мама права… Дикарка!.. Сегодня приглашала на каток. И к себе домой… Придется идти…» Ох! До чего паршиво бывает на душе!..

4

На каток пришли в сумерки… Вспыхнули огни вокруг стадиона, вдоль городских проспектов… Полной темноты еще нет. Свет ламп дневного света перемешан с сумраком…

— Люблю эти лампы, — тихо сказала Лелька, — они скромные, не режут глаза и не выделяются так, как электричество.

И остановилась, удивленная чем-то.

— Саша! Дима! Этот свет очень похож на свет пещеры!

На Лельке желто-розовый костюм для фигурного катания.

Лелька всегда выступает в паре с Вадимом. Они кажутся единым целым, потому что прекрасно дополняют друг друга. Она задорная и изящная. Он сильный, юношески порывистый.

В этот вечер обычная тренировка. Но вокруг фигуристов плотный кружок зрителей. Стоит и Александр.

«Как глупо, как глупо получилось с Ворониным! И что там Лелька напутала!..»

Падал снег не особенно обильный и очень медлительный.

Саше тяжело. Его бесит все. И почему они вдвоем?! После того, что произошло в. пещере, его раздражает присутствие Вадима. Как будто Вадим косвенно чем-то оскорбил его.

«Оказать ей: мне неприятно, что ты всегда с ним…» Сказать — по праву их любви. И не мог.

Зрители дружно аплодировали. Саша не заметил почему. Он видел только их вместе, совместный стремительный полет. Лелька гордо улыбается. Вадим влюбленно смотрит на нее.

Саша ругал себя: зачем он здесь, зачем поддался ее уговорам… А о разговоре у Воронина не хватало духу сказать.

Сегодня семейное торжество у Лели. Он приглашен. И, конечно, приглашен Вадим. После катка — туда…

Леля остановилась рядом.

— Тебе не холодно? Не надоело? Сейчас пойдем…

Снег усилился, засыпал лед. И фигуристам стало труднее. Включили прожектор, он вырезал среди падающего снега четкую полосу.

«Почему так трудно говорить с ней?»

В доме Лели их ждали.

Нарядная Ирина Ивановна казалась ненамного старше дочери. У нее довольно редкая профессия. Она тончайший знаток древнейших отложений Земли, того времени, когда живое едва вступало в свои права. Нет ни водорослей, ни бактерий… Формируется первичная клетка.

Ирина Ивановна проповедовала множественность путей развития органических соединений.

— Все равно где-то скрываются иные пути органики. Не может быть, чтобы они начисто исчезли с лица Земли! — Она не спешила приглашать гостей к столу: ждала Эдуарда.

— Где же ваш Шпак? — наконец с раздражением спросил Петр Петрович.

— Так мы его ждем? — недоуменно вмешалась Лелька. — Не стоит. Он не придет.

Она не стала распространяться о том, что перед вечером встретила Эдуарда. Он с двумя девицами поднимался в ресторан «Интурист». И не сразу заметил ее. А потом оглянулся, поднял руку.

— Приветик, Леля!

И уже из дверей крикнул:

— Мой шеф рвет и мечет. Требует тебя. Так что завтра в три к Воронину.

А барышни были накрашенные-перекрашенные, глупые-преглупые.

— Мы сегодня собрались, — начал Петр Петрович, разливая рюмки, — чтобы отметить день рождения чистейшего углерода-три. Новорожденному три года. Как сейчас помню. Достал из муфеля пробирку. Держу ее щипцами. Наклонил… Что тут было! Как смерч вырвался! Все рассеялось по комнате. Не собрал. Но знал: это «оно». Выпьем за углерод-три!

Петр Петрович пил и закусывал с явным удовольствием.

— В спектрах некоторых туманностей есть углерод-три. Спрашивается, почему он там устойчив? Почему он там возникает сам собою? А на Земле с таким трудом! Другие физические условия, конечно. Но только ли? А может быть, другой путь эволюции углерода? Нет конца и края органическим соединениям. И теоретически их невозможно ограничить. Ежедневно создают все новые и новые. Так будет всегда. Но у каждой органики своя собственная судьба.