— Есть планеты печальные и счастливые, — улыбаясь, вставила Ирина Ивановна.

— Вот и мы дошли до печальных планет, — подтвердил Петр Петрович. — Ты права, ты, как всегда, права, моя дорогая женушка. Печальные могут быть прекрасными. Соединения углерода дают удивительные формы, поражающие своим многообразием. Это бесконечность. Всегда можно получить новые производные. Представьте себе планету, застывшую, как сказочная царевна. Самые причудливые образования! Кристаллы розовые, зеленые, оранжевые — разные. Реки бензола, эфира… или спирта… Да! Да! Этого самого питьевого спирта…

Все рассмеялись.

— Массивы фенола с нежно-розовыми прожилками… А запахи…

— Не надо, папа, о запахах…

— А-а… Терпеть one можешь! Значит, не будет из тебя химика!

— Я и так гидрогеолог, папа. И останусь до конца своих дней гидрогеологом.

— Может быть, все застывшее. А возможно, и движение, поточные системы… Вещества взаимодействуют. Побеждают наиболее энергетически выигрышные реакции, потом системы… Вот вам и естественный отбор. Не так ли, Ира?

— Ты думаешь, обязательно возникнет жизнь?

— О! Нет! Далеко не обязательно, тем более в тех формах, в каких мы ее знаем. Но поточные системы могут быть! Раз возникнув, они обязательно станут соревноваться. И что из этого получится… Слишком много решений! Бесконечное множество ответов.

Вадим вспомнил виденное в гейзере и не мог не согласиться: тот мир незабываемо красив. Мертвый он? Застывший? Или есть движение, которое он не сумел уловить?

— Я понимаю, — продолжал профессор, — почему на Земле остался один путь развития органики — путь белка и нуклеотидов. Естественный отбор выделил наиболее устойчивые системы. Но, возможно, в глубинах Земли остались потерянные нити! Может быть, эти нити тоже устойчивые и тоже получили определенное развитие.

5

Без одной минуты три Леля открыла дверь лаборатории Воронина.

Она боялась, она очень боялась, но шла уверенно под любопытными взглядами женщин. Она никогда не видела Анатолия Ивановича, но безошибочно узнала его львиную гриву и массивные плечи.

— Здравствуйте.

Он ответил:

— Добрый день.

Указал рукой на стул и сразу же протянул ей ее записи, исчерканные красным карандашом.

— Ваша живопись?

— Моя…

Он захлопнул журнал и, постукивая пальцами по твердой обложке, категорически отрезал:

— Такого быть не может…

— Такое есть.

Он приподнял лохматые брови:

— Поймите, девушка, чудес не бывает. А это противоречит константам равновесия.

— Знаю.

— Как?!

— Мы с Эдуардом Шпаком знали, что эти данные противоречат термодинамике. Но при боры показывали именно это.

— Ах, так! — ехидно улыбнулся профессор. — Открытие, значит, сделали! Что-то вы слишком много наоткрывали! А не врут ли ваши приборы по вашей же вине?..

— Приборы были в полном порядке.

— «В полном порядке! В полном порядке!» Что толку, если в голове беспорядок! Где Шпак?

— Не знаю.

Резко нажал кнопку звонка. Подошла одна из женщин.

— Шпак здесь?

— Он не смог прийти: заболел.

— Ах, заболел! Я ему заболею! И зачем только шалопаев учат! Вы что кончали?

— Техникум.

— Техникум? — профессор этого не ожидал. — Почему только техникум?

Лелька покраснела..

— Вам сколько лет?

— Девятнадцать.

Профессор смягчился. И начал объяснять, как ребенку:

— Прибор без человека глуп. И нельзя механически записывать его показания.

Воронин так просто, так ясно объяснил ошибку, что она даже растерялась.

— Не огорчайтесь, девушка. — Он ласково улыбнулся.

И удивительно, что эта улыбка очень хорошо гармонировала с грубыми чертами его лица.

— Все дается опытом. Перед экспедицией (а вы наверняка поедете!) вам хорошо поработать здесь.

Лелька порозовела от волнения.

— В девять начинаем работу. Временный пропуск надо заказать. Ваша фамилия?

— Логинцева Елена Петровна.

— Елена Петровна, — повторил он. Лельке выделили лабораторный стол, посуду, спектрофотометр.

На второй день появился Эдуард Шпак. Щеголеватый, модный, старательно причесаны рыжеватые вихры.

Лелька со своего места видела, как разговаривал он с профессором. Анатолий Иванович побагровел. Эдик глаз не поднимал.

Потом встал и направился к Лельке.

— Ну, как ты тут? Нравится?

И как это ни странно, но Лельке стало очень жаль его. Он без цели вертел в руках карандаш… И смотрел на угол стола. И неожиданно сказал:

— Старик хороший… Щедрый… Всю душу отдает.

Эдик работал в комнате рядом.

Но встречаться было некогда. Лелька не знала еще таких заполненных до отказа дней.

Вечером в сквере перед домом ее всегда ждал Вадим. Она отрицательно качала головой.

— И сегодня не могу. Не до катка! Я должна еще столько прочитать!

Он уходил, так и не поднявшись к ним в квартиру… Большой и неловкий… Уходил с грустью, немного виновато улыбался.

— Прости, что побеспокоил.

И не добавлял: мне тяжело без тебя. А потом и у него стало мало времени: начал учиться управлять лодками, предназначенными для экспедиции.

Леля не уверена, что профессор Воронин доволен ее работой. Ни слова одобрения и все новые и новые задания. Леля работала очень быстро и точно. Конечно, сказались многие часы, проведенные в лаборатории отца.

Старик однажды спросил:

— Где вы проходили практику по химии?

Она справедливо оценила это как высочайшую похвалу и гордо улыбнулась.

— У папы в лаборатории.

— Вы дочь…

Он замялся.

— Ирины?..

И не добавил отчества.

— Вы знаете маму?!!

Он не ответил.

А потом Леля часто ловила его взгляд, не внимательный, не изучающий, а скорее полный страдания.

Вечером Леля спросила у мамы:

— Ты знаешь Анатолия Ивановича?

Ирина Ивановна отодвинула рукопись, заложила карандашом место, где читала.

— Да, Лена, знаю…

И Лельке показалось, что это сказано с грустью…

— Помнишь Елену Воронину?

Вспоминать не надо. Подвиги героев Леля не забывает. Тем более героиня — школьная подруга мамы.

— Она дочь профессора… Я его никогда не видела. В шестом классе Лена приехала к нам, уже после того, как Анатолия Ивановича арестовали.

— Она одна у него?

— Был сын…

— Тоже погиб?..

Ирина Ивановна не ответила. Она не стала рассказывать дочери, что старший сын Анатолия Ивановича, тогда многообещающий аспирант, публично заявил: «Враг народа мне не отец».

А сейчас работает где-то доцентом.

Ирина Ивановна достала дочери фотографии, старые вырезки газет. Ира и Лена на новогоднем маскараде, Лена и Ира варят уху у костра. Линейка в пионерском лагере, и Лена поднимает флаг…

И наконец слова из камеры смертников:

«Дорогой мой папа, дорогая мамочка! Пусть для вас будет утешением, что я ничем не запятнала чистое имя Ворониных. Умираю и верю в победу. Да здравствует жизнь! Да здравствует моя Великая Родина!»

Девятнадцатилетнюю Елену Воронину немцы повесили на рассвете.

На старом газетном снимке — поздний зимний рассвет. Деревушка в сугробах. Наспех сколоченная виселица. Скорбные и суровые лица белорусских женщин…

6

Лелька входила в лабораторию Воронина, как в храм. И часто украдкой смотрела на Старика. Он одиноко возвышался в углу, громоздкий и мрачноватый. Почти не говорил, ни во что не вмешивался.

Но на всем лежал отпечаток его мысли. Он незримо присутствовал везде. Даже дома Леля его чувствовала.

Как-то Старик, будучи явно в хорошем расположений духа, подошел к ней и впервые заговорил о светящихся гротах Уйсучана, о необычных повадках кремниевой кислоты.

И вдруг набросился на Лельку:

— Почему вы не захотели институт кончать?

И, не дав возможности ответить, продолжал:

— Молодость! Молодость! И я в девятнадцать лет — только и знал, что футбол… Старый голкипер. Улыбаетесь… Не верите?

Нельзя было не улыбнуться, представив себе в воротах могучую и несуразную фигуру Воронина.