И смущенно добавил:
— Правда, у нас теперь одна комната, отцу пришлось уехать из Москвы…
Леля ни о чем не спрашивала. Они остановились перед старинным особняком. Деревья вокруг тоже старые, не меньше, как столетние, раздавшиеся в ширину. Корявый, потрескавшийся от времени ствол, подняты ввысь негнущиеся черные ветви… В них нет гибкости. Они высохли, окостенели.
И пусть теперь дома строят более красивые, более высокие — просторные. Но в этих — частичка прожитого, начало века.
Сквозь легкие шторы из окон льется свет — желтый, розовый, зеленый… матово-белый.
Входная дверь скрипит, скрипят деревянные ступени, ведущие на второй этаж… На площадках, в нелепо широком, как комната, коридоре с большим окном на бульвар — никому не нужные старые вещи: диван с продавленными пружинами, комод, покрытый вязаной салфеткой…
— Мама! Можно? Я не один, — спросил Саша, заглядывая в комнату.
И низкий очень мелодичный женский голос ответил:
— Пожалуйста! Пожалуйста. Заходите.
Не без внутренней дрожи Леля переступила порог.
— Мама, познакомься. Это Леля.
Дородная моложавая женщина протянула Леле руку.
— Анна Александровна.
Леля почувствовала себя рядом с ней очень маленькой. Но все же подумала: если бы она эту женщину случайно встретила на улице, то все равно узнала бы — Сашина мама, у нее было то же полное, очень гладкое лицо, тщательно причесанные волосы, такие же темные выразительные глаза.
— Раздевайтесь. Саша! Ты что же стоишь? Извините: он такой неловкий. Садитесь, пожалуйста.
Леля села в удобное кресло, но было как-то не по себе. Анна Александровна явно изучала ее и, как показалось Леле, не совсем доброжелательно. Сверкающая назойливой чистотой обстановка комнат действовала удручающе, хотя все подобрано с большим вкусом — новейшая мебель, отполированная поверхность изящного стола. Черная с коричневым ваза на нем — безусловно, хорошо. Матовый свет от люстры бьет в потолок. Ни одной праздной безделушки. Дорогие чашечки в серванте.
У Лельки дома ничего подобного нет. Дочь профессора Логинцева не привыкла к изысканному комфорту, хотя квартира у них современная, большая, с отдельным кабинетом для отца. А мебель разная. Покупали при случае, без всякого плана. Впрочем, заниматься этим не оставалось времени. Петр Петрович всегда поглощен своими полиинами, а Ирина Ивановна тем, что было на Земле два миллиарда лет тому назад. Да и средств не хватало. Каждое лето отправлялись путешествовать. Петр Петрович любил говорить:
— Самое главное для человека, а особенно для ребенка, — как можно больше видеть!
Лелька ребенком изъездила всю страну. Разве когда-нибудь она сможет забыть, как шагала рядом с матерью и отцом по улице Декабристов в маленьком забайкальском городке?
Люди едут в Крым, к теплому морю, к фруктам… А они за семь тысяч километров — в Сибирь… И куда в Сибирь! Не в буйную пахучую тайгу с перелесками, полными краснеющей малины. А в сопки, почти без леса, в распадки.
Городок печальный. Темные бревенчатые избы. Лебеда вдоль заборов. Горизонт сжали пологие сопки. Их много… Цепи все идут и идут друг за другом без конца и без края…
Проехал грузовик — осталась туча пыли. Пусть где-то надрывается радиола… А эта улочка ведет к руднику. По ней ходила Мария Волконская…
Пыль наползает на лицо. Чем же веет от этих сопок? Горечью непривычной для Лельки природы или бескрайностью?
Лелька сжимает руку мамы, мельком взглядывает на отца. Он стоит с непокрытой головой. Сопки сливаются с синевою.
— Мысли людей, судьбы людей, если они чисты, идут сквозь века
Немного спустя отец добавляет:
— Все идет сквозь века. Но следы, как и пути, всегда разные.
Так почему же потом, три года спустя, когда она из восьмого класса уходила в геологоразведочный техникум, он так кричал? Разве он не приучил ее к простору?
— Откушайте чаю, — любезно улыбалась Сашина мама.
Какие изящные хрупкие чашечки. Варенье клубничное, вишневое… Лелька любит земляничное… Оно пахнет лесом… О чем можно говорить с этой женщиной? Всегда общительная Лелька не находит темы.
— У нас сейчас тоже была бы секция!.. — сетует Анна Александровна. — Но супруга перевели в Рязань. А я не в силах покинуть Москву… Ведь я здесь родилась. Не представляю жизни без этого бульвара, без этих деревьев. И приходится жить отдельно. А я так жалею…
Леля взглянула на Сашу. Он улыбается, он доволен, он видит одну Лелю.
— Ничего, мама. Мы получим когда-нибудь настоящую квартиру, с большим балконом… И зацветут на нем георгины и гладиолусы.
— О! Какой ты, право! Это уже не для меня! Для тебя и твоей супруги! А мне… Мне жизнь доживать в этом углу…
Снег все так же падал в темном воздухе. Талой водой, по-весеннему пахла Москва.
Лелька нарочно подставляла щеки легким хлопьям, слизывала холодную влагу с губ, и забывалось холеное лицо Анны Александровны.
— Я сейчас не хочу думать о том, как мы будем жить, — говорил Саша. — Конечно, все у нас будет… Я вижу одно: пещеру, гейзер, прозрачные лодки…
Леля не отвечала. Это его не беспокоило. Он знает теперь: она умеет молча слушать; когда ей хорошо, она всегда молчит.
— Папа и в Рязани неплохо устроился. Директор мебельной фабрики. Конечно, после начальника филиала военного завода это… Сама понимаешь!.. Но что делать!
«О чем это он? О чем?»
— Мама действительно никогда не выезжала из Москвы. Даже в войну…
«Зачем он это говорит? Зачем?» Саша поцеловал Лельку на прощанье в подъезде шестиэтажного дома. И она одна побежала вверх, не ожидая лифта. Только крикнула:
— Не забудь! Завтра к нам!
Дверь открыла мама.
— Ты где ходишь? Уже одиннадцать. Был Вадик, просил напомнить, что завтра тренировка. — Но Леля в тот вечер не могла думать ни о Вадике, ни о тренировках, хотя день открытия зимней олимпиады совсем близко.
С восьми лет Леля выступает в паре с Вадиком. Отработано и согласовано каждое движение.
В доме Вадика Лельке всегда хорошо. Раньше они жили рядом. Сарай во дворе. В сарае верстак с душистыми стружками и куча детей. Отец Вадика мастерил табуретки и столики. И однажды подарил Лельке настоящий буфет. Кажется, в третьем классе. Вадик пришел к ней на день рожденья такой гордый, такой счастливый, с большим пакетом. А буфет совсем как настоящий, полочки, зеркальные стекла.
Леля легла в постель. Свежие простыни приятно холодили тело. А на лице все еще чувствуется влага снега.
Вспомнила, как ехала на далекий Анадырь.
— Александр Каменских! О! Это талант! Романтик! — говорили все. И он на самом деле оказался таким: красивый, сильный среди полярной ночи, среди морозов…
«Надо быть снисходительной — это его мать!!!»
3
На следующий день хорошее настроение Саши пропало. Он и вчера знал, что сегодня ему предстоит разговор с профессором Ворониным. Но вчера радость предстоящей экспедиции, встреча с Лелькой отодвигали неприятное страшно далеко. А сегодня разговор подступил вплотную.
Саша тщательно брился, заглаживал и без того гладкие волосы, долго затягивал узел галстука.
— А все-таки я думаю, — безразлично начала Анна Александровна, медленно попивая кофе, — что эта девочка какая-то странная. Дикарка. Вот уж никак нельзя сказать, что дочь известного профессора!
— Мама, оставь, — поморщился Саша.
— Но почему оставь? Прежде всего: у тебя должна, быть достойная подруга жизни…
— Мама, достойную подругу я выберу себе сам, — уже с раздражением заметил он.
Она пожала полными плечами и, презрительно улыбаясь, продолжала пить кофе.
Саша пододвинул к себе кофейник, не попросил, как обычно: «Мама, налей, пожалуйста…»
Это Анну Александровну оскорбило. Она вызывающе молчала, наблюдая, как сын мажет хлеб маслом, разбивает яйцо.
Саша ничего не хотел замечать.
«Для тебя она дочь профессора. А для меня весенняя былинка… И никого мне не надо, кроме нее…» Он встал, холодно поблагодарил мать. В коридоре, уже в пальто, еще раз окинул себя критическим взглядом. Довольно улыбнулся. Мама права. Женщины оглядываются на него. А Лелька… Смешная, милая Лелька!..
