Он подталкивает блокнот через стол, но ручку сжимает покрепче. Я поднимаю взгляд на его лицо и вижу, что он, будто бы набираясь смелости для чего-то, кусает губу.

Внезапно Мики поднимается на ноги, и не успеваю я подумать, что он собирается сделать, как его ладонь крепко обхватывает мой затылок, и он, наклонившись, целует меня, прямо по-настоящему – с языком и всем прочим. У меня почти мгновенно встает, и во мне загорается страсть, вызывая желание схватить его и усадить к себе на колени.

Женщина за стойкой откладывает журнал – я слышу, как он падает на столешницу. Я знаю, она наблюдает за нами, но мне все равно. Сейчас нас, наверное, выставят вон, но я могу думать только о том, как здорово мы, должно быть, смотримся вместе для тех, кто проходит мимо во тьме – мы и наши целующиеся фигуры, обрамленные ярким окошком кафе.

На мгновение мы прижимаемся лбами, вдыхаем воздух друг друга, а потом Мики отпускает меня и садится обратно.

Тихие хлопки откуда-то со стороны стойки заставляют нас обернуться. Пожилая женщина улыбается нам.

– Не каждый день такое увидишь. Отрадно видеть, что хоть кто-то не боится не прятаться. Вот. – Прихрамывая, она подходит к нашему столику и подливает нам чаю.

– Спасибо, – говорю я, не поднимая глаз от клетчатой скатерти, а Мики головокружительно мне улыбается.

– Я никогда не делал этого на людях. В смысле, чтобы кто-то смотрел, – шепчет он, когда она уходит обратно. Его глаза еще распахнуты и распахнуты широко – так он выглядит, когда по-настоящему возбужден, – и мне хочется, чтобы мы перенеслись ко мне в нору и растворились друг в друге.

Я дотягиваюсь до его руки.

– Мне хочется поцеловаться с тобой еще раз.

– Можно пойти ко мне. Это рядом, – говорит он. Сглатывает, а я смотрю на него и представляю, что почувствую, если прижмусь к его горлу губами. – Но… сначала я хочу написать еще кое-что.

Во мне просыпается любопытство, потому что Мики не из тех, кому требуется записывать свои мысли.

Я хочу сказать тебе одну вещь, о которой мне тоже сложно говорить вслух, пишет он.

Он поднимает глаза и несколько секунд не отрывает взгляд от меня. Он словно настраивается на что-то, а я каким-то образом придаю ему смелость.

Я анорексик.

Он записывает оба слова аккуратными печатными буквами, и пусть они перевернуты, «анорексик» выделяется настолько отчетливо, что мне не приходится ждать, пока буквы перевернутся, чтобы мой мозг осознал смысл этого слова.

Ты знаешь, что это значит?

Я киваю. Я знаю, что это больше, нежели простое нежелание есть. Серьезнее. Я знаю, что это сложно и страшно, и что от этого умирают.

Мики снова начинает писать.

Я не хочу быть таким. Я хочу остановиться и пытаюсь остановиться, но оно будто пожирает меня. Что, если вдуматься, довольно-таки иронично. Так что я понимаю, что значит быть одержимым. Вот только оно, наверное, контролирует меня немного сильнее, чем твоя одержимость – тебя. Рядом с тобой мне становится легче, потому что я чаще думаю о тебе, чем о еде, а я думаю о еде очень часто.

Данни, мне хочется перечитывать твое письмо снова и снова. Спасибо за то, что поделился со мной.

Мне нравится то, как он написал мое имя. Я начинаю ощущать себя куском мягкого мармелада, и мне хочется растаять вокруг него. Улыбаясь, я думаю о том, что Мики, похоже, нравится моя странность, и представляю, что он ответил бы, если бы я произнес это свое новое странное желание вслух.

Однако в момент, когда я берусь за ручку с блокнотом, моя улыбка соскальзывает с лица. Я беспокоюсь за Мики и никак не могу перестать вспоминать то, что сказала мне в ресторане Диана. Как она догадалась?

Если ты не будешь есть, то умрешь, пишу я совсем мелкими буквами.

– Я знаю. Честное слово, я постараюсь есть. – Он с силой стискивает мои пальцы, и мне кажется, что ручка, которую он все еще держит, скоро сломается. – Я буду есть. Когда я с тобой, это единственное, что мне хотелось бы изменить. Когда я с тобой, я не хочу исчезать.

Его голос становится хриплым, и я понимаю, что он начинает расстраиваться.

Ты прекрасен, пишу я, пока он держит меня за руку. Слова выходят скрюченными, корявыми. Ты сверкаешь, как ни один человек на земле. Словно внутри тебя звезды.

Я хочу, чтобы он мне поверил. Я хочу, чтобы он знал, что я вижу, когда смотрю на него. Продолжая крепко держать Мики за руку, я вытягиваю его из кафе и едва слышу, как пожилая хозяйка прощается с нами.

Мы ложимся на ледяной тротуар в стороне от дороги. Я знаю, ему нравится смотреть в небо вот так. Наши тела похожи на букву Т – голова Мики лежит у меня на груди, прямо над сердцем. Я обнимаю его и прижимаю к себе на случай, если он вдруг каким-то образом от меня уплывет.

Мы занимаем весь тротуар, но на улице никого нет. Есть только звезды вверху. Только звезды. Яркие и умирающие огни, пылающие сквозь темноту. Сегодня на небе нет крышки. Оно бесконечно. И вечно.

Я знаю, что перед лицом космоса должен чувствовать себя маленьким и ничтожным, но почему-то не чувствую. Напротив, я ощущаю себя особенным. Я здесь, несмотря на миллион шансов против, в этом моменте времени, с мальчиком, в которого безгранично влюблен. Может быть, Мики прав, и предела не существует. Может, он как раз и имел в виду это чувство.

– Я так счастлив, – шепчет он, и я теснее прижимаю его к себе.

Глава 47

Обморок

На улице слишком холодно, чтобы долго не двигаться, поэтому мы с Мики встаем и начинаем идти к его дому. На той стороне улицы шагает одинокий прохожий, но я так сосредоточен на Мики, что не сразу замечаю в нем сходство с Кукольником. Правда, чем сильней я приглядываюсь, тем больше убеждаюсь, что это не он. С того дня, как Кукольник затащил меня к себе в кабинет, я его больше не видел, что странно, потому что раньше я встречал его почти каждую ночь. Но во мне столько предвкушения – ведь я иду домой к Мики и буду заниматься с ним всякими близкими к сексу вещами, – что мысли о Кукольнике отходят на второй план.

Чувство вины – единственное, что возвращает их на прежнее место.

Мики сжимает мою ладонь.

– Ты в порядке?

– Он похож на Кукольника, – шепчу я. – Человек вон там.

– Высокий тип?

– Угу. Но это не он.

– Я его уже видел.

– Ты говорил с ним?

– Нет. Просто несколько раз видел, как он слонялся поблизости.

Человек продолжает идти, и я наблюдаю за ним, пока он не растворяется в темноте.

– Давай… – Мики останавливается и как-то сонно проводит рукой по волосам.

Это странно – то, как внезапно он отключается. Он делает было шаг, но потом его ноги подкашиваются, и он начинает падать.

Все происходит так быстро, но как только он оседает, мои руки со скоростью молнии подхватывают его – и мое плечо в агонии вскрикивает.

Он как-то сказал, что есть признаки, указывающие на приближение обморока, но, насколько я могу судить, сейчас ни один из них не проявился. Он просто стал чуть-чуть странным – и все.

Следя за тем, чтобы он не стукнулся головой, я осторожно опускаю его на тротуар.

Мои руки трясутся, но паниковать я начинаю только в момент, когда подношу ладонь к его рту, чтобы проверить, дышит ли он, – и ничего не чувствую.

У меня останавливается сердце.

Почему он не дышит? Почему, черт побери, он не дышит? Он же только что со мной разговаривал!

– Мики? – Я мягко трясу его. Мои пальцы, наверное, слишком сильно впиваются в его плечи. – Мики! – Я почти что кричу.