Мы на улице. Мои глаза закрыты. Мики медленно ведет меня за собой, пока мы движемся по ступенькам и тротуарам, и с такой тщательностью следит за тем, чтобы я не споткнулся, что мне кажется, мое сердце вот-вот взорвется в груди. Мы могли пройти и сто метров, и пару миль – я не знаю.

– Мы пришли. Смотри, – произносит Мики, наконец-то остановившись.

Когда я не слушаюсь, он поднимает мою руку к лицу и прижимается к костяшкам моих пальцев губами. И по моей коже начинает кружить влажный и с ума сойти, какой мягкий, кончик его языка.

О.

Обмирая от стыда, я понимаю, что, кажется, застонал, когда какое-то мучительное удовольствие толчками устремляется из глубин моего живота прямо к члену. Открыть глаза сейчас почти невозможно – ощущения во мне бьют ключом.

– Твое плечо в порядке?

Повернув голову, я моргаю и вижу, какой именно улыбкой он мне улыбается. Он знает, что этот звук вырвался не из-за плеча. И мне начинает казаться, что Мики необходимо знать, что мне понравилось то, что он сделал, или что я, по крайней мере, не против.

Если он испытывает потребность так делать из какой-то там чертовой благодарности, то это, наверное, убьет меня. Я растерян, ведь он наверняка знает, что тем самым обидит меня, но я думаю – черт, я надеюсь, – что он не хочет делать мне больно. Я так сильно запутался. Однако миллионы голосов в моем сердце кричат, что им безразлична причина – им важен один только он, только здесь и сейчас.

Мое сердце доверяет ему.

Я сглатываю.

– Да. С плечом все нормально.

Краем глаза я вижу возвышающееся в темноте огромное, залитое светом здание. Когда я оборачиваюсь и наконец-таки понимаю, куда он меня привел, внутри меня распускается музыка.

Альберт-холл.

Мне не верится, что он не забыл. Той ночью около Пагоды Мики спросил меня, в каких местах Лондона я никогда не бывал. Конечно, я не раз проходил мимо… но… я подозреваю, что мы так одеты, потому что сейчас зайдем внутрь.

С улыбкой шириной в милю я поворачиваюсь к нему, вижу, как его лицо в ответ на мою реакцию озаряется светом. Мне хочется обнять его и никогда больше не отпускать, и как только я делаю к нему первый шаг, он уже там – с раскинутыми руками, крепко стискивает меня.

***

Мы словно каким-то образом провалились за зеркальную плитку в ванной бассейна и попали в параллельное измерение. Прямо сейчас я в другом мире. В мире сияющей черной кожи и темного золота. Мы идем сквозь толпу, текущую к центральному входу. Несколько человек перехватывают мой взгляд, но их внимание привлекает скорее то, что Мики держит меня за руку, чем тот факт, что мне здесь не место. Я чувствую себя словно в маске, словно я могу быть, кем захочу. Мики, наверное, и не догадывается, что подарил мне такую суперспособность.

С самоуверенностью, которую я всегда чувствовал в нем, но ни разу не видел, Мики целенаправленно ведет меня к служебному входу. Около двери он останавливается и, оглядевшись вокруг, шепотом говорит:

– Вряд ли нас спросят, но если вдруг, я скажу, что мы с МОФ – с Молодежным оркестром Финикса. Тебе не придется ничего говорить… Ты доверяешь мне?

В меня, похоже, вселился какой-то дух, нечто вроде чар Локи, потому что вместо ответа я поднимаю наши соединенные руки и провожу языком по костяшкам всех его пальцев. На меня оно влияет, наверное, сильней, чем на Мики, но его глаза становятся огромными, и он сглатывает, точно у него пересохло во рту, и ему отчаянно хочется пить.

Мне нравится его вкус. Такой приятный и сладковатый. Я мысленно улыбаюсь, довольный тем, что мне хватило храбрости, пусть оно и было чуть-чуть странновато. Мики первым повел себя странно, так что я не сильно смущен.

Мое прикосновение, однако, парализует его, и он прислоняется к стенке. В конце концов, мне приходится потянуть его за собой. Если мы не зайдем, то наверняка что-то пропустим, а я не хочу ничего пропустить. Но когда мы оказываемся внутри, Мики продолжает то и дело оборачиваться ко мне – с глазами, темными, как нависшая над океаном ночь.

– Надеюсь, тебе нравится классика, – говорит он, пока мы шагаем по ярко освещенному коридору вдоль круглого бока здания. Мимо нас то и дело проходят в противоположном направлении люди с музыкальными инструментами: чаще всего это скрипки, реже виолончели и иногда что-то совсем непонятное – изогнутое и сверкающее, но точно не трубы.

– Иногда оркестры играют и в парках, – говорю я, озираясь по сторонам. Музыка для меня – волшебство, неразрывно связанное с запахом летнего дождя и горячей травы, и вот теперь она здесь.

– Сегодня будут выступать три оркестра. Американских. – Сжимая мою ладонь, Мики всматривается в таблички на дверях, мимо которых проходит наш путь. «Нью-Йорк – медные духовые». «Пенсильвания – деревянные духовые». «Финикс – струнные».

Я чувствую, как сквозь него проносится дрожь, и его шаг сбивается, но мы продолжаем идти. «Финикс – медные духовые». Он опять спотыкается, и я сжимаю его руку покрепче. Он вибрирует, будто слишком туго натянутая резинка.

– Финикс находится в Аризоне? – спрашиваю я и еще до того, как он отвечает, откуда-то понимаю – понятия не имею, откуда, – что угадал.

– Да. Дома.

«Финикс – деревянные духовые».

Он останавливается.

Сквозь маленькое окошко в двери видно, что внутри горит свет, но в комнате кроме того, что выглядит, как сотня черных футляров, ничего и никого нет.

– Извини, – произносит Мики, уткнувшись лбом в дверь. – Черт… Я хотел сделать это ради тебя, а не ради себя. Я такой эгоист, – бормочет он.

Я поворачиваюсь, собираясь сказать, что для меня важнее всего просто быть с ним, но потрясенно вижу, что он расстроен – до внезапных слез, до прерывистого дыхания. Он шатко приваливается к двери, словно у него вот-вот подломятся ноги.

Из соседней комнаты доносятся голоса, хлопает дверь. Я снова бросаю взгляд на написанную от руки табличку «Финикс – деревянные духовые», потом открываю дверь и тяну его внутрь, а там прижимаю к стене, чтобы снаружи комната по-прежнему выглядела пустой. Мики стоит, не открывая глаз, пока я трогаю его волосы, щеки – не думая, желая одного: унять его боль, откуда-то зная, что от таких прикосновений ему станет лучше, и надеясь, что они помогут ему.

– Ни с кем я не чувствую того, что с тобой, – бормочет он, пока я глажу его по голове. – Пожалуйста, не отпускай меня, никогда.

– Не отпущу. – Уже не смогу.

– Давай убежим? Вместе с оркестром. Спрячемся в футлярах от контрабаса, будем путешествовать по миру.

Сжав лацканы моего пиджака, он тянет меня к себе, кладет голову мне на плечо, прижимается к моей груди ухом.

– Твое сердце сходит с ума, – шепчет он спустя какое-то время.

Я издаю сдавленный смешок. Сходит с ума – это еще мягко сказано. Мое сердце стало сверхновой.

Нет больше способа остановить то, что я чувствую, нет возврата назад и в целой бесконечной вселенной нет такого щита, который мог бы закрыть от любви мое сердце.

– Все хорошо, – шепчу я ему в волосы. – Все будет хорошо.

Но, возможно, ничего хорошо больше не будет.

Глава 43

Все то, о чем я не знал

Я подозреваю, что пока мы сидим в каком-то закулисном помещении, оккупированном музыкальными инструментами, концерт уже начался.

Мики берет первый попавшийся футляр, бросает взгляд на имя на бирке. Мне кажется, что он готовится произнести что-то важное, но он говорит только:

– Ты когда-нибудь играл на кларнете? – Я качаю головой. – Показать тебе?

– Давай.

Взяв один из футляров рядом с собой, Мики с каким-то благоговением открывает его и начинает собирать сверкающие части инструмента воедино.

А на нас не рассердятся? – хочется мне спросить у него. Судя по виду, эта штуковина стоит целое состояние.