Без своего блокнота я никуда.

– Скоро к тебе на пару минут зайдет врач, поговорить о том, что случилось, – произносит она, придерживая сорочку, пока я выворачиваюсь из джинсов.

Я моргаю. Мне требуется несколько секунд на то, чтобы осознать, что Деми имеет в виду падение в реку, а не мое изрезанное шрамами тело.

Она, верно, думает, что я бросился с моста вместе с Дитером. Что я тоже самоубийца. Это почти смешно – то, насколько ее предположение далеко от правды, ведь мне отчаянно хочется жить.

– Я просто хочу домой, – бормочу я невнятно, дергаю ногами и слышу, как мои мокрые джинсы со шлепком приземляются на пол.

– Мы только проверим, в порядке ли ты, – вот и все. Где ты живешь?

Ее пальцы проникают под горловину сорочки, надавливают мне на плечо, и я, чтобы не вскрикнуть, задерживаю дыхание. На руках у Деми тонкие белые перчатки. Если закрыть глаза, можно представить, что меня касаются прохладные листья того деревца, за которым я прятался, пока выслеживал Кукольника.

Мне надо отсюда выбраться.

– Около парка… Можно мне к Дитеру? – спрашиваю я, когда Деми заканчивает осмотр.

Я не знаю, как получу назад свои вещи, когда буду выбираться отсюда. Если выйти на улицу в одной больничной сорочке, можно закоченеть.

– По-моему, это вывих, но на всякий случай я отправлю тебя на рентген.

– Мне не нужен врач. Я не прыгал с моста. Я пытался удержать Дитера.

Деми очень внимательно глядит на меня, выражение ее глаз – честное и открытое. Не все медсестры такие. И не все люди. Мне хочется спросить ее, почему она отличается от других.

– Врач просто поговорит с тобой.

– Сначала я хочу увидеть Дитера.

– Он еще очень слаб.

Я киваю. От этого мне вряд ли расхочется увидеть его.

В углу стоит складное инвалидное кресло. Разложив его, Деми помогает мне спуститься с кровати. Я ставлю ноги на холодную металлическую подножку и вздрагиваю.

– Холодно? – спрашивает она и, увидев, что я кивнул, передает мне колючее одеяло с кровати, а я, жалея, что из-за боли нельзя набросить его на плечи, кладу его поперек ног.

***

Дитер лежит в большой палате со стеклянными стенами, где есть еще две пустые кровати. Рядом с ним пикает аппарат черного цвета. Почти все лицо Дитера скрыто за маской, которая помогает ему дышать. Он весь – руки и грудь – опутан какими-то трубками. Кажется, будто мальчишка, который обзывал меня и сделал ненависть ко мне своей официальной работой, умер, оставив после себя эту инопланетную оболочку.

Теперь он, наверное, вконец возненавидит меня – за то, что я видел его без парика. Но мне все равно. Я просто рад, что он не погиб.

Деми подвозит меня прямо к его кровати.

– Две минуты, – говорит она тихо и отходит поговорить с другой медсестрой, которая складывает в белый шкафчик медицинские инструменты.

Пальцем здоровой руки я осторожно притрагиваюсь к нему. Дитер не такой холодный, как я ожидал, но от моего ледяного прикосновения он даже не вздрагивает, и я понимаю, что он в полной отключке.

Со спящим Дитером мне, в общем, хочется разговаривать не сильней, чем с неспящим, и потому я просто сижу и смотрю на него.

У меня в груди разрастается странное неспокойное чувство. Я знаю, что оно как-то связано с Дитером, однако как именно – не понимаю. Я пытаюсь вспомнить наш разговор на мосту. Ощущение такое, будто мой мозг старается уловить совсем слабый сигнал, но находит только шум и помехи.

– Ну что, готов ехать? – спрашивает у меня из-за спины Деми. Мне на плечо ложится ее рука, и от неожиданности я дергаюсь в сторону.

Потом киваю. Не хочу больше сидеть здесь и слушать, как Дитер дышит. Если честно, от этого мне становится еще неспокойнее.

Деми увозит меня на рентген и припарковывает мое инвалидное кресло в полупустой приемной около кабинета.

Когда она уходит к посту, чтобы записать меня на прием, я понимаю: сейчас или никогда. Я зажимаю одеяло в кулак, затем засовываю пакет с блокнотом подмышку и встаю на ноги. Незаметно оглядываюсь, проверяя, не смотрит ли кто. Потом, придерживая руку, чтобы максимально обездвижить плечо, полубегу-полуиду к коридору с большим знаком «выход», мимо которого мы только что проходили.

Мне стыдно, что я убегаю от Деми. Из-за моего исчезновения у нее могут быть неприятности, но мне необходимо выбраться из этого места.

Когда я выхожу наружу, меня ослепляет холодный солнечный свет. Мерзлая земля, ледяной воздух – все это до шока обжигает меня. Прикрыв ладонью глаза, я прислоняюсь к столбу около двери и жду, когда волна головокружения схлынет.

Тонкая сорочка не защищает меня от мороза. С тем же успехом я мог бы быть голым. Ветер с легкостью продувает материал, и я не единожды опускаю взгляд вниз, проверяя невольно, прикрывает ли он еще мою кожу.

Мне еле-еле хватает сил накинуть на здоровое плечо одеяло. Я не знаю, что со мной происходит. Я же просто упал в воду, но ощущаю себя до такой степени изнуренным, что готов лечь и заснуть прямо здесь. Мое тело все в синяках, мышцы ноют. Удариться о воду, упав с большой высоты, было по-настоящему больно, но я же ничего больше не делал, кроме как поддерживал себя на плаву.

Мои коленки без предупреждения подгибаются, и я оседаю на холодный бетон. Если кто-то из персонала увидит меня, то я опять окажусь в больничной палате. Мне нельзя здесь задерживаться.

Мне отчаянно хочется к Мики. Но заявиться к нему таким – с болями, засыпающим на ходу – это плохая идея. Даже я это понимаю. Но все равно хочу, чтобы он узнал, как сильно я хотел с ним увидеться… что я не забыл и не был чересчур занят… как мне хотелось, чтобы он улыбнулся. И как сильно я хочу этого до сих пор.

Больница находится к югу от реки, но от нее до бассейна не меньше двух миль. До моего гнезда. До дома.

Используя силу, которая, должно быть, исходит от какого-то генератора, спрятанного в земле – потому что у меня самого сил уже нет, – я поднимаю себя и переставляю ноги снова и снова, пока не выхожу за ворота больницы. Я иду, но медленно и через боль, и вероятность того, что я упаду, нарастает с каждой минутой.

Жаль, что я не узнал, где в больнице хранят обезболивающее. Подозреваю, оно мне понадобится.

Глава 22

Я – открытая книга

Я не помню, как добирался до дома. Не помню, как заползал к себе в нору, как засыпал. Последнее, что я помню, – как опирался, чтобы восстановить равновесие, о дерево около Баттерси-парка. И потому, проснувшись, я не ожидаю обнаружить себя свернувшимся в клубок на дне ванны в берлоге у Майло. Пару секунд мое сердце бьется так сильно, что едва не взламывает мне ребра.

После несколько долгих вдохов я успокаиваюсь. У меня во рту отвратительный вкус, в горле сухость и жжение.

С трудом сев, я оглядываюсь. Сероватый свет, проникающий сквозь прорези окон под потолком, не похож на дневной, и, поскольку Майло живет в другом конце здания, я не могу понять по расположению света на стенах, какое сейчас время суток.

В одном углу свалена куча одежды, в другом – пустые консервные банки. Но самого Майло не видно – если только он не превратился в кучу покрывал, под которыми спит.

Пахнет противней обычного, и когда я опускаю взгляд на плечо, то понимаю, из-за чего: к нему туалетной бумагой и клейкой лентой примотано нечто похожее на мокрую траву вперемешку с какими-то палочками. Вонь от нее – нечто среднее между заплесневелыми апельсинами и забитой водосточной трубой.

Я осторожно отдираю клейкую ленту и бросаю все это месиво на пол. Потом притрагиваюсь к плечу. Болит, однако, не так сильно, как я ожидал. Меня разбудила не боль. Я чувствую себя хорошо отдохнувшим. Я никогда не чувствую себя хорошо отдохнувшим. Пока я встаю и выбираюсь из ванны, то ощущаю, что мышцы еще побаливают, но меньше – намного.

Какую бы странность не учинил Майло, она не причинила вреда. Я даже готов вернуться к себе.