Я приготовилась выслушать длинное предисловие из шуточек и незначительных воспоминаний, столь характерное для старых одиноких людей, но, подтверждая мое доброе о нем мнение, мистер Пэдмор сразу же заявил:

— Моя память все еще тверда, мисс, по крайней мере для стариковских лет. Но я стал быстро, очень быстро уставать. Поэтому не разводите церемоний, а просто спрашивайте, о чем желаете. — Он расссмеялся. — Иначе в тот момент, когда мы доберемся до сути, вы обнаружите, что я сплю.

— Что же, прекрасно. Не сможете ли вы рассказать мне о Ковент-Гардене? Времени вашей юности?

— Ковент-Гарден — о, с удовольствием! Только вообразите: мальчик не старше восемнадцати, не видевший ничего, кроме Гемпшира и Маргейта, внезапно махнул в Лондон, попал в величайший театр страны и получил доступ в лучшее общество. Самые громкие имена тех дней — Чарльз Бэннистер, миссис Гиббс — Он покачал головой, поражаясь своему невероятному везению. — У меня тогда закружилась голова, мисс Халкомб. Запах театра! И даже сейчас — смешайте немного опилок и краски да прибавьте запах двух-трех ламп — не газовых, учтите, а масляных, дымных и теплых, — и мне не сдержать трепета вот тут. — Он указал на живот и усмехнулся.

Я, конечно же, имела в виду не театр, а окружавшую театр атмосферу, но почувствовала, что не могу поправить его, не показавшись грубой.

— Вы жили по соседству?

— Сначала — вместе со своим братом, в Холборне. Но потом я снимал собственные комнаты в Мейден-лейн.

— Неужели? — воскликнула я, стараясь не выдать своего волнения. — А кто были ваши соседи?

— Ну… — Он сощурил глаза, стараясь припомнить. — Внизу у нас располагался немецкий музыкант, как же его звали? Герр, герр… Я забыл. И мастер, делавший флейты, и Поттер, костоправ… И Шуссель, вот-вот, герр Шуссель, жил с ирландкой — она не была его женой, миссис Мэлон…

— А как жители соседних домов? — спросила я.

— О, мы составляли на диво пеструю компанию. Актеры и актрисы; штукатур; поэт; архитектор; два или три трактирщика; экипажный мастер; владельцы магазинов; настоящие… настоящие, — он заколебался, и сквозь краску на его щеках проступил живой румянец, — настоящие распутницы, вы меня понимаете?

— Женщины легкого поведения? Он кивнул:

— Были и такие.

— А не запомнились ли вам какие-нибудь лавочки? Он глубоко вдохнул, а затем прерывисто выдохнул.

— Мисс Халкомб, — произнес он, сопровождая свои слова снисходительной улыбкой, — я чувствую себя так, словно вынужден играть в «Двадцать вопросов», и не могу угадать, что у вас на уме. Умоляю, ради вашего же блага, — будьте со мной откровенны.

И я решилась. На протяжении первых секунд я колебалась и запиналась, но вскоре стала рассказывать о Тернере, Уолтере и моих разысканиях с прямотой и легкостью, которые меня саму поразили, ибо со времени визита в Сэндикомб-Лодж я не могла говорить свободно ни с кем, но теперь, непонятно почему, ощутила доверие именно к нему. Я до сих пор этому удивляюсь, хотя, скорее всего, меня подвигли симпатия и интерес, читавшиеся на лице мистера Пэдмора, и, возможно, уверенность в том, что старый калека из богадельни Хаммерсмит едва ли способен предать меня.

Я только-только закончила, когда без стука вошла низенькая плотно сбитая женщина. На ней были серое платье и кружевной чепчик, а в руках — белый передник, который она начала повязывать, еще закрывая дверь.

— Бетти, — ласково сказал мистер Пэдмор. Переведя взгляд на меня, он указал на носовой платок, вывешенный в окне. — Когда бы мы ни подали этот сигнал, Бетти спешит позаботиться о нас. Бетти, — повернувшись к ней, представил он, — это мисс Халкомб. Мисс Халкомб — миссис Чамберс.

— Здравствуйте, — живо произнесла она, протягивая руку.

Она была лет семидесяти, с овальным лицом, которое сохранило следы былой привлекательности, но ныне выглядело неухоженным и огрубевшим. Когда ее красота стала блекнуть, Бетти, казалось, вовсе перестала о нем заботиться. В ее манерах не прослеживалось ни нахальства, ни подобострастия, из чего я заключила, что она не служанка. Однако, будь она родственницей мистера Пэдмора, он представил бы ее по-другому.

— Я живу недалеко, — сказала Бетти и, словно подтверждая эти слова, указала за окно.

— Да…

Видимо, она заметила мою озадаченность и продолжила:

— Вместе с женщинами.

Сняв с печки чайник, она наполнила его водой из эмалированного кувшина.

— Живя в товариществе, учишься заботиться друг о друге.

— В товариществе? — переспросила я.

Она кивнула и пристроила чайник над огнем.

— То есть вы имеете в виду, что все здешние обитатели — актеры и актрисы? — уточнила я с веселым удивлением, восхитившись странноватым предположением.

— Были актерами, — ответила она. — Все мы пришли в упадок.

Она засмеялась, и к ней тут же присоединился мистер Пэдмор.

— По крайней мере Благотворительное театральное общество воспринимает нас именно так, — прибавила Бетти, снимая с каминной доски коробку с чаем.

Внимание мистера Пэдмора было поглощено ее действиями, и я побоялась, что нить беседы прервется. Но едва я решила продолжить разговор, как он сам сказал:

— Нет, я не забыл.

Он закрыл глаза и некоторое время молча собирался с мыслями. Затем поглядел на меня и произнес:

— Вам повезло, ибо я совершенно отчетливо помню эту лавочку цирюльника.

Не совладав с собой, я издала торжествующее восклицание, изумившее даже меня саму, не говоря уже о миссис Чамберс, которая едва не выронила заварочный чайник. Впрочем, мистер Пэдмор только улыбнулся и кивнул.

— Да, действительно, — продолжил он, — многие из более солидных, нежели я, людей ходили к Тернеру или приглашали Тернера к себе. Поэтому я решил, что мне тоже стоит его навестить. И я отнес ему свои парики, поскольку, по моим наблюдениям, молодые щеголи переставали их носить. А потом я отрастил собственные волосы и отправился к нему уже с ними. — Он потряс головой. — Мне хотелось бы иметь дар художника, мисс Халкомб, дабы изобразить все это для вас. На улицу выходило длинное узкое окно, и на подоконнике стояли ухмыляющиеся манекены в париках, усеянных короткими завитками, вроде цветной капусты. Однако с улицы туда было не попасть, и вы заходили через боковую дверь, со двора… Боюсь, позабыл название…

— Хэнд-корт?

— Да, именно так.

Он опять закрыл глаза и рукой начал чертить в воздухе план.

— Узкая прихожая, лестницы вверх и вниз, лавочка в маленькой темной комнатке слева. Ряды голубых бутылей у стены, а здесь — стол с полотенцами, бритвами и тазом. Винтовая машинка — для завивания, полагаю. И повсюду — пуховки, утюги для гофрирования, заколки, кожаные валики для локонов и еще Бог знает что. И запах. Паленых волос. Мыла. Помады. — Мистер Пэдмор так старался воспроизвести полузабытый аромат, что его ноздри трепетали. — И пудры. Да. — Он внезапно открыл глаза. — Знаете, как пахнет пудра для париков, мисс Халкомб?

Я покачала головой.

— Достаточно приятно, но немного едко… И почти всегда — страшный шум, по крайней мере, когда я бывал там. И внутри, и снаружи. Вода булькает. Щипцы клацают. — Он рассмеялся. — Языки клацают. О да, множество языков.

— Значит, мистер Тернер был очень болтлив?

Он склонил голову и потер мочку уха, словно этот жест мог прояснить его память. Мгновением позже он произнес:

— Знаете ли, я не могу этого вспомнить. Однако кто-то, без сомнения, был болтлив, ведь там всегда слышался гул разговоров. В любом случае, именно так мне вспоминается. — Мистер Пэдмор недоверчиво улыбнулся, словно путешественник, который застыл, чтобы оглянуться назад, и удивился тому, какой длинный путь он проделал. — У нас не было недостатка в объектах для обсуждения — колонисты Америки, санкюлоты во Франции. Хватало и важных персон. — Он чуть наклонился ко мне, словно поверяя секрет. — Однажды я увидел, как из лавочки выходил дородный джентльмен в самом белом из виденных мною белых париков. И мистер Баррингтон, который тогда составлял мне компанию, сообщил: это личный капеллан принца Уэльского.