Третье. Все это можно было бы стерпеть, если бы он обращался со мной как с художником, занятым общим с ним делом; но он обычно вел себя как раздражительный хозяин со своевольным бездельником-слугой. Однажды в ноябре, вскоре после того, как я послал мистеру Тернеру оттиск пластины, над которой работал много часов и которой по праву, думается мне, гордился, я вошел в гостиную и увидел, что моя жена (которая тогда была беременна нашим первым ребенком) плачет. Я спросил, в чем дело, и она показала мне письмо, только что доставленное от мистера Тернера, где он сухо благодарил меня и говорил (я до сих пор помню его слова, хотя с тех пор прошло более пятидесяти лет), что «он заметил, что я применил акватинту на море, а он о такой роскоши не просил; и что ему жаль потерянного времени, но это не годится, и я должен все переделать».

Моя жена сказала, что больше она такого не вынесет, и умоляла меня пойти прямо сейчас повидать его и попробовать договориться; боясь за ее здоровье и здоровье ребенка (которого мы и вправду потеряли меньше чем через месяц), я сделал так, как она просила. И тут мы подходим к сути моей истории.

Мистер Тернер жил тогда на Харли-стрит, и я застал его дома; но когда я попытался объяснить ему свои трудности и сказал, что, по моему мнению, мне причитается десять гиней за гравюру вместо восьми ввиду всей лишней работы, которую он заставил меня делать, он побагровел, вспыхнул от гнева и словно лишился дара речи, так что только задрожал, заскрежетал зубами и захлопнул дверь у меня перед носом.

Как вы можете себе представить, я был слишком взволнован, чтобы сразу идти домой к жене, так что отправился вместо этого в паб в конце улицы и выпил немного, чтобы успокоиться. Но это мне не помогло, а только еще больше расстроило и добавило дерзости, так что я решил вернуться в дом мистера Тернера и еще раз высказать ему свои требования — и если потребуется, ответить на его гнев своим собственным.

Теперь сложно сказать, хватило бы у меня мужества выполнить этот план или нет. Когда я подошел к его двери — признаюсь, ноги мои двигались все тяжелее с каждым шагом, — она внезапно открылась, и вышел сам мистер Тернер в цилиндре и пальто. Он оглянулся украдкой, будто проверял, не подглядывает ли кто за ним. Я был от него всего в пятидесяти ярдах, и он наверняка бы меня узнал; но уже темнело, начинал сгущаться туман, и я догадался быстро повернуться к другой двери и оттуда наблюдать за ним, оставаясь незамеченным.

Мистер Тернер оглянулся еще два-три раза, а потом быстро зашагал по улице. Почти не колеблясь, я двинулся за ним. Я помню, что даже в тот момент был озадачен своим поступком и оправдывал его тем, что может представиться какая-нибудь возможность снова поговорить с ним, и ему будет сложнее от меня сбежать. Теперь я понимаю, что то был самообман молодости, и на самом деле я надеялся узнать что-нибудь, что даст мне власть над ним и тем поможет преодолеть неравенство между нами, которое я ощущал с такой горечью.

Не оглядываясь, мистер Тернер свернул на восток на Веймут-стрит и, перейдя Портленд-роуд, резко завернул на Карбертон-стрит, а потом снова на Нортон-стрит. Тут он меня застал врасплох: примерно на половине пути он внезапно остановился перед каким-то домом и снова подозрительно огляделся. Я избежал разоблачения только потому, что быстро пригнулся за телегой пивовара и перешел на другую сторону улицы; оттуда я увидел, как он входит внутрь и передняя дверь закрывается за ним. Прежде всего я подумал, что это дом дурной репутации, потому что иначе зачем ему скрывать свой визит сюда? Но свет горел только в нижних окнах, и я не видел, чтобы кто-то еще входил туда или выходил, а сам мистер Тернер вышел через пару минут — слишком быстро, решил я, для такого дела. Он, похоже, все еще боялся быть раскрытым, потому что постарался сделаться неузнаваемым, надев вместо пальто тяжелый плащ и прикрыв лицо шарфом; перед тем, как ступить на мостовую, он снова украдкой оглянулся.

Он не вернулся на Харли-стрит, а повернул снова на Карбертон-стрит и двинулся дальше к востоку все тем же быстрым неровным шагом. Боясь, что он снова застанет меня врасплох, я решил следовать на большем расстоянии, чтобы быстро спрятаться, если он неожиданно остановится; но я не учел тумана, а он с наступлением ночи стал таким густым, что на Фицрой-сквер я совсем его потерял. Я побежал вдогонку и примерно через полминуты увидел впереди на Графтон-стрит смутную фигуру. Но она казалась слишком высокой для мистера Тернера, так что я решил (или, скорее, угадал), что он свернул на Верхнюю Джон-стрит, так что и я пошел туда. Мне повезло, и я оказался прав: через пятьдесят шагов (я еще бежал, тяжело дыша от ядовитого холодного воздуха) я внезапно наткнулся на него.

До конца жизни не забуду, как он стоял там, окруженный туманом, перед потрепанным домишкой, на котором был нарисован номер 46 (я до сих пор вижу эти цифры: четверка кривовата, а шестерка раздулась и исказилась, будто ее пожирала плесень). Рука его уже была на дверной ручке, но даже сейчас он колебался, смотрел через плечо, чтоб удостовериться, что никто его не видел, и его маленькие птичьи глазки, пожелтевшие от серной дымки, горели самым злым огнем, какой я видел в жизни. На мгновение я подумал, что он узнал меня, потому что при моем появлении он вздрогнул, как напуганное животное; но я немедленно отвел взгляд и поспешил дальше, и, когда я оглянулся, он уже входил в дом.

На другой стороне улицы был небольшой паб, из которого дом 46 был прекрасно виден, так что я нашел себе место у огня и устроился ждать. Прошел час, другой, а мистер Тернер все не появлялся, и никого больше не было видно. Наконец я решил, что больше не могу ждать, пора идти домой к жене, и сказал хозяину, что, кажется, заметил, как мой друг заходит в дом напротив. Как можно более непринужденным тоном я спросил его, не знает ли он, кто там живет. Не в силах посмотреть мне в глаза, хозяин покраснел (поскольку явно решил, что мой «друг» — это мистер Тернер) и, опустив глаза на кружку, которую вытирал, пробормотал: «Там живет молодая вдова, сэр, миссис Денби ее зовут. Говорят, ее содержит один художник, который обращается с ней, вы уж простите, как со шлюхой — и неласково к тому же, судя по слухам».

Это все, что я знаю точно, и я не стану лгать Вам или притворяться, что понимаю больше, чем на самом деле. Однако я слышал от других, что позже склонность мистера Тернера к таинственности и нечестности стала еще сильнее, и он начал обманывать даже самых близких друзей, живя втайне от них под чужим именем в бедном домике в Челси. Прошу Вас, не позволяйте, чтобы некоторые особы помешали Вам выполнить Ваш долг и не позволили открыть, что именно скрывало столь необычайное поведение.

С моей стороны я лишь хочу сказать, что Дж. М. У. Тернер был самым скупым и злобным человеком, какого я только встречал. Он мне до сих пор снится, и я просыпаюсь, благодаря Бога за то, что Тернер больше ничем не может повредить мне или моей семье.

Искренне Ваш

Джон Фэррант

Дорогая мисс Халкомб!

Я с удовольствием приму у себя Вас и Вашего брата в любое утро, которое Вам будет удобно. Однако должна предупредить на случай, если Вы, как большинство посетителей, считаете, что это большая вилла, которая может занять Вас на день: Сэндикомб-Лодж — это маленький дом, и для осмотра его Вам хватит получаса.

Однако я верю (впрочем, Вы можете считать, что я пристрастна), что он стоит путешествия; это очаровательный курьез, и он является интересным проявлением творческой мысли Тернера и его необычного образа жизни.

Искренне Ваша

Мэри Энн Флетчер