Мальчик крикнул:

— Спросите о нем у мистера Нива!

Едва он успел договорить, как я услышала мужской голос:

— Верно, мисс, я знал адмирала!

Я повернулась и увидела, что один из лодочников (очевидно, мистер Нив) идет ко мне через дорогу. Он, похоже, успел выпить, потому что слегка спотыкался и размахивал руками, чтобы привлечь мое внимание.

— Я их всюду возил, — сказал он, указывая через реку на Баттерси. — Идемте со мной, я вам покажу, куда они ездили.

Я не понимала, о чем они говорят, но не хотела этого показывать, боясь, что они используют мое непонимание в своих целях, так что я ничего не сказала и постучала в третий раз. Я начала беспокоиться — вдруг миссис Бут нет дома, и мне придется идти обратно через всю эту толпу? Мой кэб давно исчез из виду, а другого нигде не было заметно. Беспокойство усилилось, когда из таверны вышло еще несколько человек, очевидно, привлеченных шумом. Один был особенно заметен: чернобородый гигант в красной фланелевой рубашке и черных в полоску французских брюках; он прошел вперед, растолкав людей, и закричал с акцентом вроде русского или польского:

— Я рассказать про адмирала! Бутылки! Женщины!

— Ах ты, чертов иностранный поганец! — закричал мистер Нив. Он расхрабрился от выпитого, сжал кулаки и двинулся вперед, расшвыривая мальчишек в стороны, хотя едва дотягивался до плеча противника.

— Пожалуйста! — крикнула я. — Никакой адмирал меня не интересует!

Я надеялась, что это их успокоит, но результат получился противоположный. Мужчины разделились на две группы, а мальчики выстроились вдоль ограды — то ли потому, что они хотели посмотреть, то ли потому, что не могли сбежать. Я быстро составила план: надо воззвать к рыцарским инстинктам тощего мальчишки и предложить ему и его друзьям по пенни на брата, чтобы они довели меня до ближайшей стоянки кэбов.

Я уже повернулась к ним, когда наконец-то услышала, что дверь у меня за спиной открывается. Повернувшись, я увидела красивую темноволосую крепкую женщину лет шестидесяти в простом сером платье и белом переднике. Она смотрела мимо меня на толпу у ворот. На ее тяжелом желтоватом лице было выражение бесконечной грусти, будто у няни, питомцы которой опять совершили какой-то проступок, прекрасно зная, что это плохо. К моему изумлению, одного этого взгляда хватило, чтобы восстановить порядок: две противостоящие фракции рассеялись без единого слова, а мальчишки, словно их отпустили из плена, бросились бежать по улице.

— Миссис Бут? — спросила я.

Она повернулась ко мне и слегка наклонила голову, но не улыбнулась.

— Я Мэриан Халкомб, — сказала я. — Леди Истлейк должна была вам написать…

— Да, — сказала она. Выговор у нее был сельский, а интонация абсолютно нейтральная — ни дружелюбия, ни враждебности. — Входите пожалуйста, мисс Халкомб.

Прихожая была такая темная и тесная, что я почти ничего не видела, и двигаться пришлось за подпрыгивающим маячком завязок фартука миссис Бут. Но маленькая гостиная, в которую она меня завела, была вполне уютной; там горел в камине огонь, а перед ним на ковре растянулся странный бесхвостый кот. В клетке у окна чирикала канарейка, а у двери успокаивающе тикали тяжелые часы с маятником, будто само время было поймано, укрощено и поставлено в угол, чтобы добавить его голос к домашнему хору.

— Пожалуйста, садитесь, — сказала миссис Бут, — а я принесу чай. — Она вышла, и через мгновение я услышала, как она спускается в подвал.

Я встала и огляделась. В общем и целом в комнате не было ничего необычного, она напоминала комнату экономки в любом другом ухоженном большом доме: аккуратные шкафчики с белеными дверцами стояли по сторонам камина; кавалькада фарфоровых молочниц шагала по каминной полке, возглавляемая кружкой от Макриди, а над камином висели акварель с изображением церкви и несколько миниатюр в овальных рамках.

Только снова повернувшись к двери, я заметила кое-что необычное. К стене между дверью и окном были прислонены две картины маслом, одна за другой, полускрытые простыней. При виде позолоченной рамы и какого-то завитка свинцового цвета на полотне меня охватило любопытство, и я немедленно наклонилась и приподняла ткань. Образы, представшие моему глазу, были столь ужасны и в то же время столь смутны, словно они явились из кошмарного сна. На первой картине я увидела буйное серо-зеленое море в неутолимом гневе; на переднем плане смутные фигуры отчаянно цеплялись за странный змеевидный обломок судна, поднявшийся из пены подобно морскому чудищу, а издали им на помощь спешила яхта. Вторая картина изображала, возможно, ту же самую сцену на следующий день: на берегу собралась толпа, ошеломленная окружавшими ее ужасными свидетельствами разрушительной силы природы, а на горизонте, в жгучем и безжалостном свете желтого солнца, сквозь туман виднелся искалеченный корабль без двух мачт. Впечатление от полотен — по крайней мере, на меня — было почти физическим; так, думала я, должен действовать месмеризм. Я потеряла ощущение времени и забыла, что я здесь делаю, а только все смотрела, пока не вернулась миссис Бут.

— Ах да, — сказала она, слегка покраснев. — Это его. Он их мне оставил.

— Как, мистер Тернер! — воскликнула я. Боюсь, голос у меня был более удивленный, чем следовало бы, отчасти потому, что единственной картиной Тернера, которую я видела, была торжественная гравюра «Вид на Лондон из Гринвич-парка» в прихожей Бромптон-гроув — спокойный классический ландшафт с далеким видом на покрытый смогом город и его реку, который не имел ничего общего с этими полными отчаяния картинами; и отчасти потому, что мне не приходило в голову, что у миссис Бут могут быть какие-то его картины.

— Да, — ответила она и поставила поднос.

Я ожидала, что она продолжит, но вместо этого она занялась чаем, разлила его в чашки, а потом поставила чайник на край жаровни, чтобы он не остывал. Надеясь продолжить тему, я сказала:

— Это было очень щедро с его стороны.

Я пожалела об этих словах раньше, чем успела договорить их. Она снова покраснела и сказала:

— Вы не думаете, что я заслужила такой доброты, да?

— Нет, конечно, нет. Я просто хотела сказать… — Но я, конечно, не могла сказать то, что на самом деле подумала: мало кто из удачливых художников был так щедр к служанке.

Чтобы скрыть свое смущение, я сказала:

— А почему вы их не повесите?

— Я держала их наверху, но все время боялась, что их украдут. Мой сын скоро положит их на безопасное хранение.

Признаюсь, я задумалась над тем, почему она их не продаст, таким образом одновременно и избавившись от тревог, и обеспечив себе спокойную старость. Должно быть, она догадалась, о чем я думаю, потому что тут же сказала:

— Я не могла с ними расстаться.

— Они вам напоминают о море? — сказала я.

Она кивнула.

— Возможно, у вас есть родственники во флоте? — сказала я. — Мальчики снаружи упоминали…

— Адмирала?

— Да.

Она снова кивнула, на этот раз устало.

— Так они его звали.

— Мистера Тернера? — переспросила я. Это было странно, но ведь больше ни о ком мы не говорили.

— Да, — сказала она. — Они звали его адмирал Бут. — Она помедлила, спокойно наблюдая мое удивление, а потом, словно я должна была догадаться сама, продолжила: — Они считали, что он мой муж.

Я растерялась, словно путник, который внезапно обнаруживает, что у него нет ни карты, ни компаса. Что мне спросить, чтобы не показаться грубой? Самый очевидный вопрос «почему?» явно попадал в эту категорию и, с другой стороны, мог обнаружить новую удивительную информацию, которая только еще больше меня бы запутала. Наконец я осторожно спросила:

— Вы долго были знакомы с мистером Тернером?

— Двадцать лет, — сказала она. — Мы впервые встретились, когда у меня был пансион в Маргейте. Потом, после смерти мистера Бута, мистеру Тернеру захотелось поселиться у реки, так что он попросил меня переехать в Челси и вести его дом.

— Должно быть, он очень вам доверял, — сказала я.