Левая альтернатива консервативному этатизму и либеральному индивидуализму всегда и с необходимостью связана с развитием public sphere, т. е. сферы общественного, но неподконтрольного государству консенсуса. Нужно помнить об уникальности нынешней ситуации, которая весьма благоприятствует консолидации индивидов в устойчивые общественные группы. Интернет, начавшийся как военный и научный проект, работает на принципах, которые резко противопоставляются бюрократическому аппарату национальных государств. Коммуникация в нынешнем обществе остаётся свободной, а её стоимость впервые за тысячелетнюю историю цивилизации стремится к нулю. Это создаёт плацдарм для отказа от всяких надежд на государство: здесь левым есть чему поучиться у либертарианцев. Из политических яслей левое движение в XXI веке должно шагнуть в сферу политического предпринимательства.

Елена Галкина

Из Гпупова в Умнов

дорога лежит через Буянов,

а не через манную кашу

М.Е. Салтыков-Щедрин

Парадоксально и закономерно: «новые левые интеллектуалы» являются по сути самой европеизированной частью современной российской интеллигенции. Никто так органично не сможет вписаться в западные дискурсы, как наши новые левые. Впрочем, речь в моей заметке пойдёт не о причинах этого явления, а о последствиях.

Хорошо известные в узких кругах фильмы «Троцкий» (Канада, 2009) и «Товарищ Педерсен» (Норвегия, 2006) с разных сторон, но одинаково точно демонстрируют арсенал евроатлантического левого активизма, реализующего себя в игровой форме. Неслучайно, что наибольшего успеха подобная деятельность достигает в школьных классах, а потом с разными темпами деградирует до уровня хобби успешных представителей upper middle и middle middle class. А те немногочисленные кидалты, которые слишком серьёзно воспринимали юношескую мечту, гибнут, не найдя себе места во взрослом мире.

Марксизм — игрушка для богатых, национализм — пристанище плебса. Эти образы естественны для интеллектуального пространства «ядра» глобальной капиталистической системы, да и то экономический кризис уже заметно подтачивает эту недолговечную, хрупкую идиллическую конструкцию. Но в благополучном «первом мире» это всё же абстракция, скрывающая за собой многообразие, а вот в Российской Федерации данные идеи предстают в самом, так сказать, сферически-вакуумном виде, не замутнённом попытками саморефлексии.

В этом плане очень показательны проблемы, поднятые в статьях Кирилла Мартынова «Стокгольмский синдром левого движения», Петра Сафронова и Ирины Юрьевой «Левый активизм как демобилизация», а также способы их решения, предложенные авторами.

Верен ли уже давно имеющий статус common place тезис, что российский социум не хочет брать на себя ответственность, политически инфантилен, потому как взывает к государству, а недостатки современного левого движения в России суть концентрированное выражение этих родовых пятен?

Проблемы инфантильности нашего общества, запущенного патернализма действительно существуют, но это наследие советского прошлого, которое российская верхушка при всём желании не сможет долго эксплуатировать, одновременно проводя масштабную приватизацию государственных активов и снимая с государства социальные обязательства — систематично и одно за другим. Поскольку общественное бытие всё ещё определяет общественное сознание, поддерживать патерналистские мифы становится всё труднее.

Возьмём в качестве примера то же Пикалёво. Какие у жителей моногорода были варианты действий кроме обращения к власти, которая, если верить конституции РФ, исключительно по воле избравшего её народа обладает монополией на легитимное применение насилия, на принуждение? Апелляция к правительству в подобных случаях абсолютно нормальна, тем более что жители города прошли все уровни: требования предъявлялись сначала и на заводе, и городской администрации, митинг проводился в областном центре. Но федеральная власть отреагировала, только когда в городе началось именно восстание — была захвачена мэрия, перекрыто движение по федеральной трассе. Таким образом, фактически пикалёвцы делигитимировали местную власть перед лицом верховной и тем самым добились локального успеха: задолженности по зарплате были выплачены, предприятия возобновили работу.

Поведение участников акций протеста в Пикалёво никак нельзя назвать инфантильным, напротив, эта история, прогремевшая на всю страну, — одно из свидетельств взросления российского общества, постепенного, но объективно неизбежного выхода его из пещеры анахроничных представлений о власти. И число подобных примеров кооперации на низовом уровне, совместного действия граждан в отстаивании интересов перед лицом власти с каждым годом растёт. Если ещё 5–7 лет назад инициативная группа противников точечной застройки неделями бы уговаривала жителей собственного дома поставить подпись (а перед этим впустить их в подъезд или квартиру), теперь тысячи подписей собираются за несколько часов. Во многих городах именно «снизу» появляются различные виды социальных организаций, основная цель которых, в сущности, одна — борьба с вредоносными, попирающими права общества инициативами властей, будь то закрытие «малокомплектных» школ, снос памятников архитектуры или ликвидация гаражей. Особенно хорошо слышен был голос Петербурга, и неожиданное перемещение в столицу ненавистной социально активным питерцам В.И. Матвиенко, несомненно, прибавит этим организациям уверенности в себе — ведь её отставку почти официально связывают с низким рейтингом и протестной деятельностью местной оппозиции.

Именно события в Петербурге ярко демонстрируют проблемы левого движения, главная из которых — вовсе не наивные ожидания манны небесной от государства. Среди разрозненных пузырьковых объединений самыми заметными стали либералы. И дело не только в том, что либерализм популярен в среде петербургской академической интеллигенции. Если разобраться в мировоззрении большинства этих «либералов», довольно быстро выясняется, что на поверку — это коктейль из застарелого антисоветизма и либертарианства, преимущественно левого. Правда, сами носители этих идеалов будут долго спорить с таким определением — у них идиосинкразия на слово «социализм»… И дело не только в относительной сплочённости позднесоветских «либералов», оставшейся со времён торжественного поднятия над Смольным триколора. «Либералы» никогда не забывают упомянуть о своей политической ориентации, они гордятся ею, своей идентификацией, воспоминаниями, рефлексируют свою борьбу в соответствующей лексике. Внесистемные левые активисты этого почему-то не делают. Напротив, они стараются не навязывать свои идеи соратникам по защите школ, гаражей и старинных зданий. Чувствуется какая-то удивительная робость, боязнь заявить внешнему миру о себе как носителе определённой идеологии, а значит, и обязательств перед обществом.

Эти чувства, видимо, являются фундаментом и таких новаторских идей, как «демобилизация» активизма до уровня одновременного выхода клерков одного офиса в туалет. Авторам таких предложений, видимо, в силу их творческоинтеллигентского бытия неведомо, что подобные протесты имеют место нередко, равно как и резиновые забастовки, и более жёсткие формы саботажа, и ультиматумы руководству с угрозой коллективного увольнения, и исполнение данных угроз. Это естественные формы стихийного протеста. Задача левого интеллектуала состоит не в том, чтобы предлагать давно известные способы общения с работодателем, а в формировании социалистического сознания в протестной среде. Нужно понимать, что просто так, от грязи и сырости, оно не зародится. Большинство людей, потенциально готовых к социальной борьбе, живут в глубоком убеждении, что цель левых — «отнять и поделить», отобрать у гражданина квартиру и машину (ибо так понимают люди словосочетание «частная собственность») и запретить выезд в Анталью.