Попытки обеспечить единство левых за счёт механического соединения групп в одну партию нельзя считать перспективной стратегией, хотя любые усилия, направленные на достижение единства, должны приветствоваться. При этом тактическая и техническая координация должна быть дополнена политической — общей работой, направленной на совместно определяемые приоритетные направления, такие как социально-трудовые права, защита образования, здравоохранения и жилищных прав.

Объединение и консолидация левых будет происходить в процессе создания широкой коалиции в защиту социальных прав. Эта коалиция, не обязательно формируемая под последовательными и «чистыми» левыми лозунгами, однако, невозможна без решающего участия левых в формировании её программы и стратегии.

В социальных движениях мы должны видеть не только средство для решения локальных проблем и «политику малых дел», но и механизм для формирования культуры солидарности и развития гражданского самосознания.

Принципиальное значение в этом смысле имеет опыт Петербургского Центра взаимопомощи рабочих (ЦВР), являющегося примером демократической координации деятельности левых активистов, членов свободных профсоюзов и социальных движений самого разного профиля. Самым слабым местом социальных движений является отсутствие механизмов контроля за выполнение соглашений с властями в тех случаях, если последние идут на уступку. При этом необходимо усилить взаимодействие активистских объединений с левым экспертным сообществом и наладить медиа-работу, как с традиционными СМИ так с помощью социальных сетей и новых коммуникационных сред

После короткой дискуссии этот текст был признан в качестве итогового документа конференции.

Обзор подготовлен Анной Очкиной

Борис Кагарлицкий

Изучая историю революций прошлого, марксистский историк неизменно останавливал внимание на изучении объективных и субъективных предпосылок свершившегося переворота. И если в качестве объективных предпосылок «принимались» и уровень экономического развития, и специфика социальных структур, и противоречия интересов между классами и социальными группами общества, то важнейшей субъективной предпосылкой неизменно выступало наличие революционной партии.

Исходя из той же логики, строили свою политическую стратегию левые организации. Опыт 1917 года оставался принципиальным образцом, независимо от того, как оценивало то или иное течение итоги революции. Как бы критически ни относились, например, троцкисты к сталинской версии истории большевизма, в данном вопросе у них разногласий не было. Именно наличие большевистской партии как революционного авангарда сделало возможным Октябрьский переворот.

Напрашивавшийся отсюда вывод был прост и очевиден. Революционная партия должна быть создана заранее, так сказать «заготовлена впрок», на случай революции. В нужный момент она займёт своё место на сцене истории и выполнит свою миссию. Именно строительство революционной партии в нереволюционной обстановке было главной головной болью и главной заботой тысяч радикальных молодых людей, мечтавших внести свой вклад в дело преобразования мира.

Наиболее частым результатом подобных усилий оказывалось возникновение более или менее крупной секты, порой довольно успешно готовящей кадры для будущей борьбы, но куда менее успешно в общественной борьбе участвующей. Но можно ли построить революционную партию в эпоху реакции? История даёт нам немало примеров того, как левым организациям удавалось успешно пережить периоды реакции, сохранить себя (хотя никогда это не давалось легко и без потерь). Но мы не знаем ни одного примера того, чтобы партию или движение в условиях реакции удалось построить. Больше того, необходимость «сохранения огня» диктует радикальным левым определённые правила поведения, закрепляющиеся в соответствующей коллективной психологии и навыках. Левые становятся политическими интровертами. Именно в этом, а не в идеологическом догматизме следует искать корень сектантства.

Чтобы сохранить революционный дух в атмосфере мещанского спокойствия, в условиях буржуазной повседневности и господства совершенно иных ценностей приходилось замыкаться от общества, отгораживаться от внешнего мира, и тем самым изначально обрекать себя на политическую неэффективность. Эта внешняя неэффективность левых была оборотной стороной успешного решения ими внутренних задач (самовоспроизводство, «поддержание огня»). Но чем лучше решались соответствующие «внутренние» задачи, тем меньше были способны сформированные соответствующим образом активисты и лидеры к решению новых, «внешних» задач, когда общественная ситуация менялась и эти задачи выходили на передний план.

И вот результат — там, где революционные события действительно начинали в конце концов происходить, марксистские секты либо не играли в них особой роли, либо оказывались на обочине, а порой даже выступали критиками революционного процесса, обвиняя его лидеров во всех смертных грехах, а саму революцию клеймя как неправильную и ненастоящую. Так было в Латинской Америке начала 2000-х годов. А революции 2011 года в Арабском Мире и вовсе вызвали в рядах борцов за последовательную марксистскую программу смесь растерянности, страха и возмущения

Впрочем, далеко не всегда усилия по строительству партии оказывались бесполезными. Во многих случаях возникали организации с радикальной программой, вполне дееспособные и влиятельные. Другой вопрос, насколько они соответствовали тому идеалу революционной партии, ради которого всё затевалось. И дело тут не только в официальной партийной доктрине. С точки зрения идейной доктрины, меньшевики были такими же революционерами и не менее последовательными социалистами, чем большевики. То же можно сказать и про русских социалистов-революционеров, причём не только левых. Опыт Кубы в 1958-59 годах не менее показателен — официальная коммунистическая партия «прозевала» революционный переворот. Отдельные её члены приняли участие в борьбе Че Гевары и Фиделя Кастро, но партия как таковая оказалась в стороне от событий, так же, как и компартия Никарагуа оказалась «вне игры», когда началась сандинистская революция. Впрочем, нужно ли так углубляться в историю? В начале 2000-х годов итальянская Партия коммунистического возрождения (Rifondazione Communista) выступала в качестве образца последовательной антикапиталистической силы, выводящей на улицы толпы молодых людей, распевающих революционные песни. Однако стоило Rifondazione приблизиться к власти, как начались обычные беспринципные компромиссы, итогом которых была позорная поддержка неолиберальной политики, проводимой правительством Романо Проди. Результатом такого курса было крушение не только самой Rifondazione, но и всего левого фланга в Италии, тяжёлая моральная травма для всех остальных левых в Европе.

Партийная доктрина говорит нам не о том, чем является организация на самом деле, но лишь о том, чем она хочет казаться, в том числе и в глазах собственных активистов и сторонников. Революционные партии, действительно сыгравшие свою роль в истории, отличались от своих провалившихся двойников не риторикой официальных документов, а повседневной практикой, не уровнем марксистской ортодоксии, а качеством марксистского анализа. Если говорить о практике, то принципиальное значение здесь имело именно наличие актива, не только постоянно занятого какой-то политической деятельностью, но и обладающего определённым совместным политическим опытом, коллективным сознанием, даже своего рода политической интуицией. Именно такая партия может быть демократической и сплочённой одновременно. Её члены и сторонники не ждут приказа сверху, не тратят время в бесконечных дискуссиях, а формируют свою политическую линию в процессе действия снизу, что не мешает им действовать солидарно, скоординировано, разрешая свои разногласия по ходу борьбы. В свою очередь революционное руководство — это не только опора на анализ, но и способность чувствовать массы, даже предчувствовать развитие их настроений; это не только алгебра, но и вдохновение. Перед нами организация, где доверие к лидерам опирается на совместное переживание текущего политического момента, где авторитет теоретиков основывается на их увлечённости практической деятельностью.