— Вы сегодня едете к доктору Франклину? — спросила Абигайль. — Вам уже довелось встретиться там с неповторимой, возвышенной, талантливой, непревзойдённой мадам Гельвециус?
— О да! И не раз. Для вашего сарказма есть достаточно оснований. Но знаете, я заметил, что с мужчинами она ведёт себя совершенно по-другому. Если же в комнате появится дама, она начинает двигаться и говорить в три раза быстрее — видимо, чтобы не оставить сопернице просвета ни в пространстве, ни во времени.
— Через месяц после нашего приезда в Париж добрый доктор Франклин сказал, что хочет представить нас лучшей женщине в мире, воплощению французского обаяния, предельно раскованной, свободной от светских условностей. Мадам Гельвециус, войдя в зал и увидев меня и Нэбби, вскричала: «Боже мой, где Франклин? Почему меня не предупредили, что здесь женщины? Как я выгляжу?» Появившегося хозяина дома эта шестидесятилетняя кокетка немедленно облобызала в обе щеки и в лоб. За обедом она сидела между доктором и моим мужем, закидывала руки на спинки их кресел, время от времени обнимала доктора за шею. Если всё это называется раскованностью, то что же мы назовём распущенностью и вульгарностью?
— Я тоже поначалу был шокирован многими непривычными для нас манерами и всем стилем французской жизни. Другая поклонница доктора Франклина, мадам Бриллон, развлекающая его музыкой и пением, взяла за правило время от времени садиться к нему на колени, даже в присутствии своего мужа. Впрочем, говорят, что муж не возражает, потому что имеет много утешений на стороне.
— Мы с вами вот-вот утонем с головой в болоте сплетен. Но согласитесь, что количество бастардов вокруг нас пугает. Хорошо, внебрачный сын доктора Франклина явился плодом юношеского увлечения и вырос серьёзным человеком, стал губернатором Нью-Джерси. Но почему так должно было случиться, что и его сын родился вне брака? Сейчас это любимый внук нашего доброго доктора, для которого он пытается выхлопотать место секретаря при посольстве. Если мы будем так небрежно относиться к святости брачных уз, не ждёт ли Америку судьба Парижа, в котором промышляют 50 тысяч проституток? Директриса сиротского Приюта Святых сестёр сказала мне, что каждый год к ним поступает до шести тысяч подкидышей.
— Кроме брачных отношений есть большая разница и в отношении к труду. В Америке мы привыкли считать нормальным и похвальным, что человек проводит свои дни в полезных занятиях, а для досуга ему остаются выходные и праздники. И доктор Франклин всю жизнь не стеснялся демонстрировать окружающим трудолюбие и целеустремлённость. Но во Франции он пытается скрывать эти достоинства. Потому что французы ведут себя так, будто жизнь должна проходить в погоне за удовольствиями и развлечениями, а любое отклонение от этой цели считают проявлением дурного вкуса.
— И это не только в светском обществе! — воскликнула Абигайль. — Посмотрите на слуг! Кучер скажет, что он занимается исключительно коляской и лошадьми, а убрать навоз с дорожки — дело дворника. Дворник скажет, что передвинуть стол из одной комнаты в другую не его работа. Кухарка готовит обед, но требует, чтобы для мытья посуды наняли специальную помощницу. Мы вынуждены содержать в доме восемь слуг, и все они половину рабочего времени сидят без дела или сплетничают о хозяевах.
— Восемь слуг? А знаете ли вы, сколько слуг в доме английского посла? Пятьдесят! А у испанского — семьдесят пять. В конгрессе не понимают, как дорога жизнь в Париже. Они воображают, что посол может прожить на жалованье в девять тысяч долларов, не роняя при этом престижа и достоинства страны, которую он представляет. На самом же деле…
Джефферсон чувствовал, что разговор опять может соскользнуть на опасную тему, но уже не знал, как свернуть. Бережливость и практичность Абигайль Адамc были для него постоянным живым укором. Да, виргинский сквайр оказался совершенно неготовым и беззащитным перед соблазнами огромного европейского города. Он привычно заносил в бухгалтерский журнал все свои расходы до мелочей, однако просуммировать их и сопоставить с размерами доходов откладывал на потом. В конце концов, откуда ему было знать, какие будут в этом году цены на табак, отправляемый его людьми из Виргинии в Европу? И сколько его удастся собрать с полей? Цифры дохода расплывались в розовом тумане грядущих месяцев и лет и не могли удержать от сегодняшних трат, каждой из которых находилось своё оправдание.
Хорошо, снять жильё в окрестностях Парижа стоило бы меньше той безумной арендной платы, которую он отдавал за дом в центре города. Но тогда ему пришлось бы тратить массу времени для поездок на деловые встречи, — разве не так? А карета? Покупая её, он не мог предвидеть, что ремонт обойдётся так дорого, что внутренняя обивка из зелёной марокканской кожи доведёт этот расход до пятнадцати тысяч ливров. Приятельница генерала Шастеллю, графиня де Брийон, любезно предложила дать рекомендацию двенадцатилетней Пэтси-Марте для поступления в престижную школу-пансион при монастыре Аббе Руаяль де Пантеон. Правила школы обещали, что ученицы из протестантских стран не будут подвергаться никакой католической пропаганде. Только математика, география, литературные композиции, рисование, музыка, латынь, вышивание. Плата за обучение была немалая. Но образование любимой дочери — не та статья, на которой стоит экономить.
За обучение Джеймса Хемингса искусству французской кухни тоже нужно было платить. Ему, как и Пэтси, понадобилось купить новую одежду, обувь, шляпу, перчатки. Чтобы облик американского посланника соответствовал требованиям версальского двора, пришлось обзавестись шёлковыми рубашками, кружевными манжетами и жабо, парадной саблей. В стране, где внешний вид ценился выше всех внутренних достоинств, даже экономной Абигайль Адамc пришлось нанять куафёра, делавшего причёски ей и дочери Нэбби.
Список трат возрастал неудержимо. Мебель для дома, клавикорды, струны для скрипки, канделябры, жалованье шести слугам, ящики бордо, картины, скульптуры… А книги! Парижские книготорговцы не могли нарадоваться на американского дипломата. Он покупал толстые тома по истории, философии, юриспруденции, естествознанию не только для себя, но ящиками отправлял их друзьям в Америку — Мэдисону, Монро, доктору Рангу, генералу Вашингтону.
Сущим разорением были праздники и торжества, устраиваемые королевским двором. Чтобы явиться на приём, посвященный рождению наследника престола, Джефферсону пришлось заказать новый костюм из шёлка. Летом двор переезжал в Версаль и цены на жильё в окрестностях тамошнего дворца подскакивали втрое. По протоколу дипломатический корпус должен был присутствовать на еженедельных банкетах по вторникам. Американцам приходилось после обеда уезжать из Версаля, что сопровождалось презрительными насмешками за их спинами.
В поучительных письмах дочери к Джефферсон наставлял её не покупать ничего, на что бы у неё не было в тот момент наличных денег в кармане, предупреждал о мучительных переживаниях, связанных с любой задолженностью. Сам же с каждым месяцем погружался в пучину долгов. Кредит Америки стоял невысоко, и ему было всё труднее находить покладистых французских банкиров. В какой-то момент Джон Адамc помог занять денег у банка в Амстердаме. Но это спасло ненадолго. Оставалось лишь надеяться, что Континентальный конгресс откликнется наконец на вопли-призывы своих дипломатов и поднимет их оклады до приличного уровня.
Отец и сын Адамc появились в саду после утренней прогулки оживлённые, разгорячённые спорами о судьбах Америки, Франции, мироздания, собственной семьи. На что решиться молодому Джону Куинси: искать должность секретаря посольства в Европе или вернуться в Массачусетс и поступить в Гарвардский университет?
— Папа, не ты ли всегда внушал, что лучший путь к независимости — образование? Конечно, жизнь в Европе, путешествие в Россию, овладение языками дали мне очень много. Но без диплома хорошего университета я не смогу свободно выбирать тот жизненный путь, к которому будет тянуться моя душа.
