Торговое преобладание сирийцев — один из очень интересных фактов в истории поздней империи.[1] Это несомненно сильно содействовало той прогрессирующей ориентализаций общества, которая должна была повести в конце концов к торжеству византинизма. Эта ориентализация, для которой море было передаточным средством, ясное доказательство растущего значения, которое выпало на долю Средиземного моря, когда пришедшая в зрелый возраст империя стала слабеть, открывая на севере путь варварам под их давлением и концентрируясь все больше и больше около берегов этого внутреннего моря.
Упорство германских племен в стремлении, начиная с периода вторжений, приблизиться к тем же самым берегам и засесть на них заслуживает специального внимания. Когда в III веке границы империи дали им путь под их напором, они устремились в живом потоке на юг. Квады и маркоманы вторглись в Италию; готы шли на Босфор; франки, свевы и вандалы, перейдя Рейн, решительно продвигались по направлению к Аквитании и Испании. Они не думали только о колонизации тех провинций, к которым они направлялись. Их мечтой было осесть самим в этих счастливых областях, где мягкость климата и плодородие почвы равнялись очарованию и богатству культуры.
Сначала эта попытка не производила ничего, кроме разрушения. Рим был достаточно силен, чтобы вторгшихся прогнать назад за Рейн и Дунай. Полтора столетия он успешно сдерживал напор, но ценой истощения своих армий и финансов. Более или менее неравны становились силы. Нападения варваров непрерывно возрастали в той мере, как увеличивающаяся их численность делала приобретение новых территорий все более необходимым, а уменьшающаяся численность населения империи делала успешное сопротивление все менее возможным. Невзирая на чрезвычайное искусство и решимость, с помощью которой империя думала миновать несчастия, несчастный исход был неизбежен.
В начале V века все было потеряно. Весь Запад подвергся нападению. Римские провинции были преобразованы в германские королевства. Вандалы поместились в Африке, вестготы в Аквитании и Испании, бургунды в долине Роны, остготы в Италии. Эта номенклатура знаменательна. Она включает только средиземноморские области, и без особых усилий можно доказать, что объектом стремлений завоевателей, свободных селиться, где им угодно, было море, которое давно римляне называли несколько аффектированно „наше море" (mare nostrum). К морю, как бы по уговору, они направляли свой путь, горя нетерпением поселиться по его берегам и насладиться его красотой.
Если франки не достигли Средиземного моря при первой попытке, то это случилось потому, что, придя слишком поздно, они нашли его берега уже занятыми. Но они очень упорствовали в стремлении там утвердиться. Очень ранним честолюбивым стремлением Хлодвига было завоевать Прованс, и только вмешательство Теодориха удержало его от расширения границ франкского королевства до берегов южного моря. Но эта первая неудача не должна была обескуражить его преемников. Четверть столетия позднее, в 536 году, франки использовали нападение Юстиниана на остготов и вырвали из рук своих сильно прижатых соперников уступку той территории, которой они домогались. Интересно наблюдать, как постоянно с этих пор Меровингская династия стремилась создать в свою очередь средиземноморское государство.
Хильдеберт и Хлотарь, например, предприняли экспедицию за Пиренеи в 542 году, которая вышла неудачной. Но особенно Италия возбуждала жадность франкских королей. Они заключили союз сначала с Византией, потом с лангобардами, в надежде утвердиться по ту сторону Альп. Неоднократно терпя неудачи, они упорно делали новые попытки. В 539 году, Теодеберт перешел Альпы; области, которые он захватил, были вновь отвоеваны Нарсесом в 553 году. Делались многочисленные усилия в 584–585 году и от 588 до 590 года снова получить эти владения.
Появление германских племен на берегах Средиземного моря отнюдь не было моментом, обозначающим наступление новой эры в истории Европы. Как бы ни были велики последствия, какие с собой оно принесло, это не был ни подрыв основ, ни нарушение традиций. Целью завоевателей не было разрушить римскую империю, но осесть в ней и ею пользоваться. Что они сохранили, далеко превосходило то, что они разрушили, и что они принесли, это было ново.
Действительно, королевства, которые они основали на почве империи, положили конец поздней, так далеко раскинувшейся империи в Западной Европе. С политической точки зрения римский мир (orbis Romanus), теперь строго ограниченный на Востоке, утратил тот всемирный характер, который делал его границы совпадающими с границами христианства. Империя была далека от того, чтобы восстановить утраченные провинции. Цивилизация империи переживала ее авторитет. Через церковь, язык, превосходство своих институтов и законов, империя господствовала над завоевателями.
Среди смут, отсутствия безопасности, обеднения и анархии, которые сопровождали вторжения, сказывался естественно некоторый упадок, но в этом упадке сохранялся отменно римский облик. Германские племена были неспособны, да и не хотели обойтись без Рима. Они варваризировали жизнь, но не германизировали ее сознательно.
Нет лучшего доказательства этого положения, чем сохранение в последние дни империи от V до VIII столетия — ее морского характера, отмеченного выше. Важность Средиземного моря не стала меньше после периода вторжений. Море осталось для германских племен тем, чем оно было прежде для их соперников — центром Европы, mare nostrum. Море имело такое большое значение в политическом строе, что смещение последнего римского императора на Западе (476) не было достаточно, чтобы повернуть историческую эволюцию с направления, определенного временем. Она продолжала, наоборот, развиваться на той же самой арене и под теми же самыми влияниями. Нет ни одного указания, которое обозначало бы конец цивилизации, созданной империей от Гибралтарского пролива до Эгейского моря, от берегов Египта и Африки до берегов Галлии, Италии, Испании. Во время варварских вторжений новый мир сохранял, в своих существенных чертах, физиономию старого. Если внимательно следить за ходом событий от Ромула Августула до Карла Великого, то необходимо постоянно иметь в виду Средиземное море.[2]
Все великие события политической истории развивались на его берегах. От 493 года до 526 Италия, управляемая Теодорихом, сохраняла гегемонию над всеми германскими королевствами, гегемонию, через которую сила римской традиции продолжалась и обеспечивалась. После Теодориха эта сила обнаружилась более ясно. Юстиниан понемногу восстановил имперское единство (527–565). Африка, Испания, Италия были вновь завоеваны. Средиземное море обратилось снова в римское озеро. Но Византия, действительно ослабленная громадными усилиями, которые она обнаружила, не могла ни заключить, ни сохранить в неприкосновенности того удивительного дела, которое она совершила. Лангобарды захватили у нее северную Италию (568); вестготы освободились от ее ига. Тем не менее она не оставляла своих честолюбивых стремлений. Она удержала на долгое время Африку, Сицилию, южную Италию. Она не потеряла своего господства на западе — благодаря морю, господство над которым ее флот так обеспечивал, что судьба Европы в этот момент более, чем когда-либо, решалась на волнах Средиземного моря.
То, что верно для политического положения, сохраняет свое значение и для истории культуры. Едва ли можно оспаривать, что Боэций (480–525) и Кассиодор (477–562) были итальянцами, как были ими св. Бенедикт (480–534) и Григорий Великий (590–604) и что Исидор Севильский (570–636) был испанец. Италия сохраняла последние школы, в то же самое время она поддерживала распространение монашества на север от Альп. В Италии то, что оставалось от античной культуры, процветало рядом с тем, что было создано в лоне церкви. Все имущество и сила, которыми обладала церковь, сосредоточивались в области Средиземного моря.
