растущему числу жителей, умножало размеры и источники доходов белого духовенства. В начале XI века аббатства, наоборот, были основываемы в городах только в очень исключительных случаях. Они не были способны привыкнуть к этой жизни, слишком шумной и деловой, и к тому же не было возможности найти места необходимого большому зданию для монахов, с служебными пристройками, которые требовались Цистерцианским орденом; последний распространился так широко по всей средней Европе в XII в., создавая свои организации лишь в деревнях.

Это было только в следующем веке, что монахи вернулись назад в города. Нищенствующие монахи, францисканцы и доминиканцы, которые пришли и поселились здесь, не были только продуктом нормального развития, выросшего из новой ориентации, которую получило религиозное оживление. Принцип бедности, который они проповедовали, заставил их порвать с вотчинной организацией, а отсюда поддержание монашеской жизни. Благодаря этому, монастырский дух оказался чудесно приобщенным к городской атмосфере. Они не спрашивали ничего более от бюргеров, кроме пропитания. Вместо того, чтобы изолировать себя в центре обширного, молчаливого двора, они строили свои обители вдоль улиц. Они принимали участие во всех волнующих событиях, во всех несчастиях и близко понимали все искания ремесленников, стать духовными вождями которых они хотели.

Города, в период их образования, находились в особо сложной обстановке. Они встречались лицом к лицу с проблемами всякого рода. В них жило бок-о-бок два населения, которые не смешивались и которые представляли полный контраст, как два различных мира. Старая вотчинная организация со всеми ее традициями, со всеми мнениями, со всеми идеалами, которые могли родиться не в ней, но которые подучили от нее особый отпечаток, доходит до столкновения в борьбе с нуждами и стремлениями, которые брали ее врасплох, которые шли против ее интересов, к которым она не благоволила и против которых, с самого начала, она выступала. Если она уступала, то это было вопреки ее воле и в силу того, что новые условия, с которыми она столкнулась, вытекали из слишком глубоких и непреодолимых причин, чтобы не почувствовать их действенность.

Последствия таких фактов, которые так мало зависят от человеческих желаний, как рост населения или расширение торговли, не могут быть устранены. Вероятно, люди, находясь под авторитетом существующего социального порядка, не были в состоянии оценить важность перемен, которые имели место кругом. Старый порядок вещей стремился сначала сохранить свою позицию. Только позднее, обычно слишком поздно, он пытался приспособиться к новому порядку вещей. Как всегда случается, перемена не наступала во всем сразу. Желали, как это часто бывало, приписать "феодальной тирании" или "жреческой заносчивости" оппозицию, которая объяснялась более естественными причинами. Тут случилось в средние века то, что так часто с тех пор случалось. Некоторые были владельцами бенефиций при установленном порядке вещей, были склонны защищать его не столько, может быть, потому, что он обеспечивал их интересы, сколько потому, что он казался им необходимым для сохранения общества.

Надо запомнить, что этот социальный порядок средние классы общества принимали. Их требования и то, что может быть названо их политической программой, не имели цели каким бы то ни было образом ниспровергать его. Они считали признанными привилегии и авторитет князей, духовенства, дворян. Они только хотели получить некоторые уступки, потому что они были необходимы для их существования, а не низвергать существующий строй. Эти уступки ограничивались их собственными нуждами. Они были совершенно не заинтересованы в нуждах деревенского населения, от которого они произошли. Кратко сказать, они только требовали у общества дать им место, соответствующее тому образу жизни, который они вели. Они не были революционерами, и если они часто обращались к населению, то это не из ненависти к правительству, но чтобы вынудить уступки.

Краткий обзор принципиальных точек зрения в их программе будет достаточен, чтобы показать, что они не выходили за необходимый минимум. То, чего они прежде всего хотели, была личная свобода, которая обеспечила бы купцу и ремесленнику возможность уходить и приходить, жить где oн хочет, ставить свою личность и личность своих детей под покровительство сеньориальной власти. Рядом с этим идет создание специального трибунала, посредством которого бюргер был бы изъят от множества юрисдикций, которым он подчинялся, и освобожден от неудобств, которые формализм старого права налагал на его общественную и экономическую деятельность. Тогда проник в город институт мира, т. е. уголовный кодекс, который гарантировал безопасность. И тогда пришло освобождение от тех натуральных оброков, которые были более несовместимы с ростом торговли и промышленности, владением и приобретением земли. Чего, наконец, они еще хотели, это было большая или меньшая степень политической автономии и местного самоуправления. Все это было очень далеко от чего-либо связного, целого, оправдываемого теоретическими принципами. Ничего не было более далекого от мыслей нарождающегося среднего сословия, чем концепция прав человека и гражданина. Личная свобода не была требуема, как естественное право. Ее искали только в силу тех выгод, которые с ней были связаны.

Действительно, в Аррасе, например, купцы старались, чтобы их считали за сервов монастыря св. Вааста, чтобы воспользоваться изъятием от рыночных пошлин, что было преимуществом этих сервов.^[128]

До начала XI века не было предпринято ни одного прямого выступления средних классов против порядка вещей, от которого они терпели. Их усилия впоследствии никогда не слабели. Невзирая на изменчивость судьбы и превратности, движение к реформе неустанно шло вперед к своей цели, разбивало вооруженной рукой оппозицию, если было необходимо, стоявшую на пути, и закончилось в XII в. получением городами тех в сущности муниципальных институтов, которые были базисом их конституции.

Всюду это были купцы, которые брали инициативу и направляли события. Ничего не было более естественного, чем это. Они были самые активные, самые богатые, влиятельные среди городского населения, они выносили с большим нетерпением то положение, которое противоречило их интересам и умаляло их доверие к самим себе.^[129] Роль, которую они играли, невзирая на огромное различие во времени и в условиях, широко и удобно сравнить с ролью, которую усвоил себе капиталистический средний класс в конце XVIII в. в политической революции, положившей конец старому порядку вещей. В том и другом случае, социальная группа, которая была прямо заинтересована в перемене, усвоила руководство оппозицией, а за ней следовали народные массы. Демократия в средние века, как и в новое время, получила свое начало под водительством немногих избранных, которые ввернули в свою программу смутные чаяния народа.

Епископские города были первыми аренами битв. Было бы определенной ошибкой приписывать этот факт личности епископов. Большое число их отличалось, наоборот, своей явной заботой об общественном благе. Превосходные администраторы, память о которых народ хранил столетия, не были редкостью среди них. В Льеже, например, Нотгер (972 — 1018) атаковал лагери разбойников баронов, которые опустошали окрестности; отвел от обычного русла рукав Мааса, чтобы сделать город более богатым и усилить его укрепления.^[130]