Когда прекращение торговли в IX веке стерло последние следы городской жизни и положило конец тому, что оставалось от городского населения, влияние епископов, уже ставшее таким обширным, сделалось бесспорным. С этого времени города перешли всецело под контроль епископов. В городах можно было, действительно, только встретить жителей, зависимых более или менее прямо от церкви.
Хотя нет точных данных, тем не менее можно представить себе состав городского населения. Оно состояло из клириков кафедральной церкви и других церквей, сгруппированных поблизости; из монахов монастырей, которые, особенно с X века, основывались в большом числе в центре диоцеза, из учителей и студентов церковных школ; наконец, из слуг и ремесленников, свободных и рабов, которые были необходимы для нужд религиозного культа и для ежедневного существования клира.
Почти всегда в городе можно найти еженедельный рынок, туда окрестные крестьяне приносили свои продукты. Иногда бывали здесь ежегодные ярмарки. В воротах со всякого, кто приходил или уходил, собирали рыночные пошлины. За стенами находился монетный двор. Здесь также можно было встретить известное число держаний, занятых вассалами эпископа, его адвокатом или его кастелланом. Ко всему этому надо, наконец, добавить житницы и амбары, где хранилось зерно, получаемое с монастырских доменов в известные периоды от крестьян держателей. В большие годовые праздники жители диоцеза приносили в город много оживления непрерывным шумом и движением, продолжавшимся несколько дней.[50]
Весь этот маленький мирок принимал епископа как духовного и светского главу. Религиозный и светский авторитет объединялись или, лучше сказать, смешивались в его лице. С помощью совета, составленного из священников и каноников, он управлял городом и диоцезом в согласии с правилами христианской морали. Его церковная кафедра, управляемая через архидиакона, расширила особенно сферу своего действия благодаря бессилию или скорее благосклонности государства. Не только все клирики были подчинены этой власти во всех отношениях, но ее компетенция простиралась также и на некоторое число дел, касающихся светского общества — браки, завещания, гражданские дела. Область светского суда, который возглавлялся или кастелланом или адвокатом, расширялась подобным же образом. После правления Людовика Благочестивого, его юрисдикция расширилась благодаря постепенным нарушениям, которые находят себе объяснение и оправдание во все возрастающем хаосе государственного управления. Этот хаос был вызван не только иммунитетными грамотами.
Совершенно очевидно, что внутри городской черты каждый попадал под юрисдикцию епископа, и она заменяла фактически юрисдикцию, которой владел граф в теории над всеми свободными.[51] К тому же епископ использовал слабо очерченную полицейскую власть, в силу которой он наблюдал за рынками, регулировал сбор пошлин, имел заботу о мостах и валах. Одним словом, тут не было ни одной области администрации города, куда бы епископ, в силу ли закона или прерогативы, не вмешивался, как страж порядка, мира и общего блага. Теократическая форма правительства совершенно заменила муниципальный режим античности. Население управлялось епископом и не претендовало более на свою долю власти в этом правительстве. Иногда бывало, что смута вторгалась в город. Епископов осаждали в их дворцах, и они были вынуждены бежать. Но было бы преувеличением находить в этих событиях последние следы муниципального духа. Они скорее объясняются интригами или личным соперничеством.
Было бы совершенно ложно считать эти события за преддверие коммунальной революции XI и XII века. Более того, они бывали очень редко. Все указывает, что епископская администрация была в общем благодетельна и популярна.
Эта администрация, как выше было указано, не совпадала с городской чертой; она простиралась на всю епископию. Город был ее центром, а диоцез был ее областью. Городское население не пользовалось особо привилегированным положением. Режим, под которым оно жило, было режимом общего права. Рыцари, сервы и свободные, которых он захватывал, отличались от своих собратьев за чертой города только тем, что были сгруппированы в одном месте. Каких-либо особых законов и автономии, которой пользовалась буржуазия средних веков, здесь не было видно. Слово civis, которым современные тексты обозначали жителей городов, было простым топографическим обозначением, но оно не имело юридической значимости.[52]
Эти города были крепостями так же, как и епископскими резиденциями. В конце римской империи они опоясывались стенами, как защитой против варваров. Эти стены существовали почти повсюду, и епископы старались поддержать их или реставрировать с тем большей охотой, что набеги сарацинов и норманов давали убедительное доказательство, в течение IX века, нужды в защите. Старые римские укрепления продолжали защищать города от новых опасностей.
Их форма осталась при Карле Великом та же, что была при Константине. Как общее правило, город имел форму правильного четырехугольника, окруженного валами, с башнями на углах, и сообщающегося с внешним миром через ворота, обычно числом четыре. Пространство, таким образом замкнутое, было очень ограничено и в длину по бокам редко превышало от 4 до 5 сот ярдов.[53] Кроме того, оно далеко не все было застроено; между домами можно было найти возделанные поля и сады. Предместья (Suburbium), которые в Meровингскую эпоху простирались за валы, исчезли.[54] Благодаря своей защите города смогли почти повсюду победоносно противодействовать нападениям с севера и с юга. Достаточно здесь упомянуть о знаменитой осаде Парижа норманами в 885 году.
Епископские города естественно служили убежищем для окрестного населения при приближении варваров. Сюда приходили монахи даже издалека искать убежища, как, например, монахи из Сен Вааста в 887 году скрывались в Бове, а монахи из Сен Кентена в Лане.[55]
Среди необеспеченности и хаоса, что придает такой плачевный характер второй половине IX века, на города выпала настоящая миссия быть защитой. Они были, в подлинном смысле этого слова, спасители общества, на которое нападали, облагали данями, терроризовали. Вскоре, по другой причине, они не были в состоянии выполнить эту роль.
Известно, что анархия IX века ускорила разрушение франкского государства. Графы, которые были самыми крупными собственниками в своих округах, использовали существующие условия, чтобы достичь полной автономии, сделать свою службу наследственной, соединить в своих руках, вместе с частной властью, которой они пользовались над своими доменами, публичную власть, которая была им делегирована, и в конце концов слить под своим правлением в верховном суверенитете все графства, которые они могли притянуть сюда. Каролингская империя была таким образом разделена, с средины IX века, на большое число территорий, подчиненных многим местным династиям и связанных с королем только хрупкими узами феодального оммажа. Государство было слишком слабо, чтобы сопротивляться этому разъединению. Это разъединение совершалось, бесспорно, вследствие насилия и угрожающего вероломства. Тем не менее оно было благоденственно для общества. Захватывая власть, феодалы немедленно принимали обязательства, которые общество на них налагало. Их очевидный интерес был в том, чтобы защищать и покровительствовать земле и народу, которые становились их землей и их народом. У них не было недостатка в работе, которую только себялюбивая забота о власти на них налагала. По мере того, как росла и укреплялась их власть, они все более и более занимались тем, чтобы получить верховенство над организацией, которая обеспечивала общественный мир и порядок.
