В этом лежит объяснение того, почему во многих обществах и особенно в эпоху античности политическая жизнь городов не ограничивалась пространством, заключенным в их стенах. Город, действительно, строился для племени, и каждый человек в городе, укрепленном или не укрепленном, был гражданином. Ни Греция, ни Рим не знали ничего подобного строго местной и партикуляристической буржуазии средневековья. Городской закон был, как и сама религия города, общ всему; столицей для народа был город; он и народ составляли вместе особую автономную республику.
Муниципальный строй тогда в античном мире совпадал с конституционным строем. Когда Рим расширил свои владения на весь средиземноморской мир, он сделал муниципальный строй базисом всей административной системы империи. Эта система выдержала в западной Европе германские вторжения[46]. Совершенно определенные остатки ее можно найти в Галлии, Испании, Африке и в Италии долго спустя после V века. Однако мало-помалу растущая слабость социальной организации стерла большую часть ее характерных особенностей. В VIII веке не существовало больше ни decuriones, ни gesta nrunicipalia, ни defensor civitatis.
В то же самое время напор арабов в Средиземном море делал невозможной торговлю, которая поддерживала жизнь городов, и осуждал последние на неизбежный упадок. Но этот упадок не был их смертью. Хотя они были обескровлены и обессилены, они выжили. Их социальная функция не совсем исчезла. При аграрном общественном быте того времени они сохранили, вопреки всему, важное значение. Необходимо дать полный отчет в роли, которую они сыграли, чтобы понять, что произошло с ними позднее.
Как выше было указано, церковь приспособила границы своих civitatum к границам римских городских общин[47]. Поддерживаемая в этом отношении варварами, она продолжала хранить, после занятия варварами провинций империи, муниципальную систему, на которой она базировалась. Замирание торговли и исчезновение иностранных купцов не имело влияния на церковную организацию. Города, где были резиденции каноников, становились беднее и менее населенными без того, чтобы сами епископы почувствовали это явление. Наоборот, чем больше падало общее благополучие, тем больше шансов утвердиться имела их власть и влияние. Владея престижем тем большим, чем больше государство слабело, получая поддержку от своих конгрегаций, являясь соучастниками Карслингов в управлении обществом, они заняли командующую позицию в силу одновременно своего морального авторитета, своей экономической мощи и своей политической деятельности.
Когда империя Каролингов была подорвана, положение епископов не только не пошатнулось, но стало еще более прочным. Феодалы, которые разрушали власть монарха, не трогали церкви, так как ее божественное происхождение защищало ее от их посягательств. Они боялись епископов, которые могли наложить на них страшное по своим последствиям отлучение. Они уважали их, как сверхъестественных стражей порядка и справедливости. Среди анархии X и XI века власть церкви оставалась не умаленной, и, казалось, она заслуживает этого счастливого жребия. Для борьбы с бичом человечества, частыми войнами, с которыми государство не было способно справиться, епископы организовали в своих eivitates институт "божьего мира".[48]
Этот престиж епископов естественно придавал их резиденциям, т. е. римским городам, особое значение. В высшей степени вероятно, что это было как раз то, что спасало их. В экономической действительности IX века они не имели иного оправдания для своего существования. Перестав быть торговым центром, они должны были, совершенно очевидно., утратить большую часть своего населения. Купцы, которые посещали города или жили в них, исчезли, а вместе с ними исчез городской характер, который сохранялся там в течение Меровингской эпохи. Светское общество не нуждалось больше в городах. Кругом них большие домены жили своей собственной жизнью. Здесь не видно, чтобы государство, базировавшееся на чисто сельскохозяйственных основах, имело какую-либо причину вмешиваться в Судьбы городов. Очень характерно и очень знаменательно, что „palatia" Каролингов не встречаются в городах, Они находились все без исключения в деревенской округе, в доменах династии: в Геристале, в Жупилле, в Мерсене (долина Мааса), в Ингельгейме (долина Рейна), в Аттиньи (долина Сены) и так далее.
Слава Э-ла-Шапель не оставляет никакой иллюзии относительно характера действительности. Блеск, которым славилось временно при Карле Великом Э-ла-Шапель, был обязан его счастью быть любимой резиденцией императора. После правления Людовика Благочестивого оно снова — пропадает в неизвестности; оно становится опять настоящим городом лишь четыре столетия позднее.
Государство, со своей стороны, организацией административной власти никоим образом не может содействовать продолжению существования римских городов. Графства, составлявшие административные округа империи, были без главных городов, как сама империя была без столицы. Графы, которым вверялся надзор за округами, не жили в каком-либо определенном пункте. Они постоянно ездили по своим округам, чтобы председательствовать в судебных собраниях, собирать налоги и ополчения. Центром их администрации было не их местожительство, а их личность. Вот почему мало имело значения, имели ли они или нет свое пристанище в городах. Принадлежа к крупным собственникам страны, они привыкли жить в своих имениях. Их замки, как palatia императоров, обыкновенно лежали в деревенских округах[49].
Наоборот, неподвижность, которую церковная дисциплина налагала на епископа, постоянно удерживала его в городе, где была кафедра его диоцеза. Хотя города утратили свои функции в гражданской администрации, однако они продолжали служить центром церковного управления. Каждый диоцез состоял из территории около города, имевшего кафедру епископа и находившегося в постоянном общении с диоцезом. Перемена в значении слова civitas с начала IX века бросает интересный свет на этот вопрос. Оно стало синонимом со словом „епископство" и епископский город. Слова „civitas Parisiensis" обозначали диоцез Парижа, где жил епископ. Таким образом, под этим двойным смыслом хранилась память об античной муниципальной системе, усвоенной церковью для своих собственных целей.
Если кратко выразить все это, то можно сказать: то, что случилось в обедневших и лишившихся населения городах Каролингской эпохи, параллельно вполне тому, что, на гораздо более важной сцене, случилось с самим Римом, когда, в течение IV века, этот вечный город перестал быть столицей мира. Покидая его для Равенны, а потом для Константинополя, императоры предоставили его папе. Перестав играть роль в государственном управлении, Рим продолжал ее играть в церковном.
Это особенно относится к северной Европе. В южной Франции и Италии, где римские муниципальные организации не исчезли вполне, графы обычно жили в городах.
Город императоров стал городом понтифексов. Его исторический престиж возвеличил престиж преемника св. Петра. Покинутый, он казался значительнее; в то же время он стад могущественнее. Люди теперь знали только его; при отсутствии старых правителей, люди теперь повиновались только ему. Продолжая пребывать в Риме, папа сделал его своим Римом, как всякий епископ делал своим город, где он жил.
В последнюю пору поздней империи и даже в Меровингскую эпоху, власть епископов над городским населением последовательно вырастала. Они использовали растущую дезорганизацию гражданского общества, чтобы получить или захватить себе авторитет, который жители не думали оспаривать у них, в котором государство не имело ни интереса ни средств отказывать им. Привилегии, которыми клир начал пользоваться с V века в делах судебных и податных, укрепляли их положение; факт, выступавший особенно ясно через пожалование иммунитетных хартий, которые франкские короли давали в их пользу. В силу этого епископы освобождались от вмешательства графов в дела церковных доменов. С этого времени — VIII столетие — они были обделены полной властью над своим народом и территорией. К церковной юрисдикции над клиром, которую епископы имели, была добавлена светская юрисдикция, вверенная трибуналу, созданному ими. Главным местом заседаний трибунала был, естественно, город, где они имели резиденцию.
