В том корейском фильме был парализующий газ.

Вдруг вспомнил, как Настя рассказывала ему в первый раз про фирменный коктейль в «Олдбое». За несколько мгновений до того, как потухло его сознание, Жека понял, почему виски был соленый.

Из-за бутирата.

Похоже, ему плеснули в «малиновку» сверхдозу. И теперь он прямо как Констанция Бонасье, отравленная миледи.

Не сдохнуть бы…

Когда они вышли с Централ Стейшн, на улице моросил дождь. Мимо них во влажном воздухе прошелестел похожий на призрака трамвай. Жека усмехнулся, вспомнив вчерашний день отъезда.

В начале недели в Петербург пришел снегопад. Двое суток непрерывный снег засыпал город, словно наступил Рагнарёк. Впавшие в ужас дворники из Средней Азии куда–то попрятались, будто в ожидании прихода волка Фенрира, который придет и проглотит солнце. Или, может быть, весны, когда снег растает сам.

В Амстердам Жека прилетел из Хельсинки, куда добрался полупустым рейсовым автобусом с убаюкивающим финским ретро по радио и басдрайвером, на каждой остановке выкуривающим по две сигареты. Ночной полупустой аэропорт Вантаа казался почему-то нереальным как питерпэновский Неверлэнд. Таксисты дремали в машинах, а самолеты – на взлетном поле. В кафешке на втором этаже Жека зацепился языками с русским пареньком. Тот летел в Лондон – пошляться по Сохо и поплясать на пати драм-н-бэйсового лейбла «Hospital Records». Он называл его «Больничкой» и с таким энтузиазмом и блеском в глазах говорил и говорил, просто не затыкался, про Netsky и Nu:Logic, что очень скоро утомил Жеку.

– Слушай, – сказал Жека, вклиниваясь в нескончаемый монолог. – Тебе, наверное, интересно будет, раз ты такой меломан. Тут скоро один концерт намечается, а у меня билет лишний образовался. Пойдешь?

– Э-э-э… А что за гиг?

– Так Миха же Шуфутинский приезжает. Весь Питер афишами увешан. Видел, наверное, да? Ну как?

– Э-э-э… – с вытянувшимся лицом протянул поклонник драм-н-бэйса. – Схожу-ка я, попробую зачекиниться на рейс.

– Тебе помочь?

– Нет, спасибо. Я сейчас вернусь, – паренек подхватил свой рюкзак и исчез из Жекиной жизни навсегда.

В 747-ом «боинге» он сидел у прохода, а его соседкой была молодая светловолосая финка. Она смеялась над его акцентом и угощала Жеку сэндвичами и вином, которое раздавали стюардессы со значками «KLM» на голубой униформе. Финку звали Анникки, и у нее были точеные скулы, почему-то казавшиеся чужими на ее лице глаза табачного цвета и немного бледная кожа без косметики. Еще у нее была какая-то (Жека не разобрал, какая именно) необременительная работа, и Анникки постоянно путешествовала, проматывая свободные время и деньги. Писала, как она выразилась, свой личный ромовый дневник, намереваясь в Амстердаме черкануть в нем пару–тройку марихуановых страниц. А еще – присмотреть в многочисленных магазинчиках на Калверстраат себе что-нибудь на европейскую зиму от «Yellow Cab», использующей в своей обувке элементы старых автомобильных покрышек. После выпитого вина Анникки задремала, во сне головой привалившись к Жекиному плечу, а ее рассыпавшиеся волосы щекотали ему подбородок. Когда пилот объявил о начале посадки, Жека аккуратно растолкал финку, и та, обнаружив себя спящей на его плече, заулыбалась. Снижались в густом киселе облачности, из которого неожиданно вынырнули над самим Амстердамом.

В Схипхоле Жека с Анникки уже как старые друзья шли бок о бок, катя за собой свои чемоданы формата «cabin luggage» – темно-синий жесткий «самсонайт» у финки и невнятного производства, несколько лет назад купленный незадорого в «Карусели» – у Жеки. В огромном холле с автоматами по продаже железнодорожных билетов Жека вдруг замер, увидев типка в узких джинсах и в кедах. Чел был в темных очках, но Жека все рано узнал его. Да и как не узнать Мэттью Беллами? На секунду вспомнился Марк, обрушивающий удар за ударом на руку узбека под «Madness». Жека подошел к музыканту поближе, оставив чемодан с Анникки, и негромко сказал Мэттью:

– Йес, зэтс райт, мэн. Релакс, смок сом виид. Энд донт эвер рекорд сач а булшит эс ю дид[48].

И, не оглядываясь, пошел прочь, довольный собой и крутой как Джимми Дармоди из «Boardwalk Empire», на которую он подсел, покончив с «Deadwood».

Потом они тащились по серым сырым улицам, с непривычки забредая на велосипедные дорожки и уворачиваясь от бесшумных и то вежливых, то раздраженных велосипедистов. На площади Дам, из-за дождя малолюдной, он попрощался с Анникки, которая по линии каучсерфинга собиралась остановиться у местной семьи, жившей западнее пояса каналов.

– Си ю эгэйн?[49]– спросила Анникки, выглядывая из-под капюшона своей куртки.

– Йес, – ответил Жека. – Си ю ин Рэд Лайт Дистрикт. Ай хэв ёр намбер. Айл колл[50].

Анникки заулыбалась и кивнула:

– О’кей. Бай, Джеко.

Он пересек каналы прямо по Лейдсестраат, на этот раз не задерживаясь на мостах и не разглядывая фасады домов. А велосипедисты его прямо-таки вымораживали. Тоска, ненадолго отступившая от него в обществе Анникки, вернулась. На Лендсплейн, в окружении шмалевых кафешек, под дождем мок небольшой каток с по-протестантски скудно украшенной елкой (декабрь, День Святого Николая прошел, до Рождества две недели) посредине. Мимо фасада театра «Стадсшоубург» Жека свернул на Марниксстраат и через минуту уже звонил в дверь небольшого, на семь номеров отеля. Поднялся по крутой лестнице. Администратор, обитающий в одной из комнат, переделанных под ресепшн, плотный молодой голландец со смешной бородкой, уже ждал его.

– Хей! Айм Виллем! – протянул он руку Жеке. – Хау дид ю жорней?[51]

– Хей! О’кей! Джаст э факинг рэйн, вэтли…[52]

Виллем улыбнулся.

– Ин ивнинг, ит шуд енд[53].

– О’кей! Сэнк ю!

Спустя десять минут как альпинист из фильма «Вертикаль» Жека вскарабкался двумя этажами выше, волоча чемодан. Просторный и прохладный светлый номер с кроватью на двоих и кофеваркой «Nespresso». Покрутив барашек регулятора, он пустил тепло в холодную плоскую батарею, разделся и завалился в постель.

Короткий сон почти не добавил бодрости. Проснулся Жека помятым и опустошенным, но все равно более живым, чем два месяца назад очнулся после «малиновки» вперемешку с «блюзом» в «Олдбое».

Тогда он очухался лежащим на голой кушетке. Высокий потолок. Неприятный, вызывающий тошноту больничный свет. Ободранные стены. Запах мочи. От всего остального мира его отделяла рваная, будто найденная на помойке ширма. Рядом, за ней, кто-то, выбешивающе шаркая ногами, ходил туда-сюда. Голова болела так, что ее хотелось отрезать. Из вены торчала игла, а возле изголовья находилась стойка с полупустой капельницей.

Он сразу понял, что произошло, но верить в это не хотелось. Сознание путалось, выдавая предательские воспоминания в произвольной последовательности. Вот они смотрят на остывшие креветки и решают заказать спагетти. Официант приносит им выпивку, которая как из бутиратного РПГ шарахнула по его мозгу. Настя улыбается, спрашивает про его планы. Почти ничего не соображая, думая, что умирает, он садится на ступеньки кафе, прислоняется спиной к стене. Настя подхватывает его. Ее голос: «Тише, пожалуйста. Все в порядке».

Жека помотал головой, попытался встать. Прикрыв глаза, смог только сесть.

– Эй! – негромко произнес он незнакомым голосом.

Шарканье прекратилось.

– Доктор, – услышал Жека женщину в летах, – там вас зовут.

– Зовут? Что, прямо меня? Так и говорят: «Позовите Виталия Семеновича»? – ответили жизнерадостным мужским баском.