Приведенный отрывок взят мною из гегелевской истории философии, но здесь, конечно, важна для нас философия истории в понимании величайшего и, пожалуй, наиболее последовательного из рационалистов. Принципом философии на все последующие времена оказывается разум, черпающий из самого себя. Что правда — то правда. Послесократовская (я бы охотнее сказал — и был бы, пожалуй, ближе к истине, — послеплатоновская) философия всецело и исключительно определилась этим принципом. После Платона философы сознательно пренебрегали всяким другим источником познания — ив этом отношении позитивисты и эмпирики мало отличаются от метафизиков. Но даже Платон всегда колеблется. Он, конечно, пользуется мифом, и очень охотно пользуется; он верит даже в откровение, но, веря, отвергает его, как видно из следующего места Тимея: «что Бог дал способность предсказания именно человеческому неразумию, достаточным доказательством тому является то обстоятельство, что ни один владеющий своим разумом человек не приобщается божественного и истинного пророчества: но только те, у которых во сне сковывается сила разума, или те, которые в болезни или в состоянии экстаза выходят за пределы самих себя». Ясно, что Платон брезгает и в чем-то недобром подозревает всякого рода пророческие дарования и боится их считать непорочными источниками истины. Тот, кто предсказывает, не находится в своей власти: его разум скован сном, болезнью или экстазом. Может быть, правильнее было бы сказать — раскован? И потом, Платон забывает об одном замечательном и хорошо ему известном случае, когда дар пророчества не предполагал скованности разума. Сократу его демон открывал будущее не во сне, а наяву, при самых нормальных состояниях его тела и души. Так или иначе, Платон хочет считать, что единственным источником познания истины является разум…

Власть ключей. Берлин, 1923. С. 9—13, 29–35, 257–261

На всех почти рабочих собраниях, посвященных памяти Ленина, где обсуждался вопрос о вступлении в коммунистическую партию, рабочие выдвигали один из больных у них вопросов — религию, веру в бога.

Почти не было случаев, когда рабочие заявляли бы несогласие с каким-нибудь другим положением нашей коммунистической программы, — они принимают ее целиком. Эта программа — выражение их требований, их борьбы, а в вопросе о религии они сталкиваются со всеми пережитками прошлого, мешающими этой борьбе. Вопрос о религии, о богах, об иконах, об исполнении тех или других обрядов (венчание, крестины, обрезание, церковные похороны, хождение в церковь и прочее и прочее) как будто труднее всего разрешить.

Трудно многим порвать с религией, с верой в бога. Молодежь прощается с богами легче, старикам — труднее. Десятилетиями, столетиями внедрялись эти религиозные обычаи, религиозные понятия в их жизнь. Незаметными как будто, но цепкими и крепкими тенетами религия опутывала их и связывала до сих пор. Вот и сейчас они чувствуют, как религия, вера в бога, стоит у них препятствием на пути к тому, чтобы целиком отдаться борьбе за коммунистическое переустройство.

Но перед сознанием многих и многих рабочих вопрос стоит не так, что религия мешает им быть хорошими коммунистами. Этого они не замечают. Им кажется, что можно быть хорошим коммунистом и в то же самое время быть глубоко верующим в бога человеком, выполнять религиозные обряды; им кажется, что иконы, лампады и другие предметы религиозного культа, что совершение тех или иных религиозных обрядов ни в какой степени не мешает им быть до конца последовательными ленинцами. Надо ответить прежде всего на такой вопрос: может ли быть коммунист религиозным человеком, может ли коммунист проповедовать веру в бога или в богов? Совместима ли религия и коммунизм?

Мне хочется тем товарищам, которые называют себя сейчас ленинцами или хотят ими стать, напомнить мысли Ленина о религии. Ленин не раз возвращался к этим вопросам. Еще в 1905 году, за несколько дней до Декабрьского вооруженного восстания, он поместил в издававшейся тогда в Петербурге газете «Новая жизнь» (в № 28 от 3 декабря 1905 года) статью «Социализм и религия».

«Религия, — писал тогда Владимир Ильич, — есть один из видов духовного гнета, лежащего везде и повсюду на народных массах, задавленных вечной работой на других, нуждой и одиночеством. Бессилие эксплуатируемых классов в борьбе с эксплуататорами так же неизбежно порождает веру в лучшую загробную жизнь, как бессилие дикаря в борьбе с природой порождает веру в богов, в чертей, в чудеса и т. п. Того, кто всю жизнь работает и нуждается, религия учит смирению и терпению в земной жизни, утешая надеждой на небесную награду. А тех, кто живет чужим трудом, религия учит благотворительности в земной жизни, предлагая им очень дешевое оправдание для всего их эксплуататорского существования и продавая по сходной цене билеты на небесное благополучие. Религия есть опиум народа. Религия — род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь».

Можно ли сказать сильнее? Могут ли быть сомнения в том, что Ленин был против этой духовной сивухи?!

Пусть каждый ленинец ответит, верны ли эти мысли Ленина. Прав ли был Ленин, или Ленин здесь ошибался? А так как Ленин в этом вопросе, как и в других, продумал мысль свою до конца, то продумать эти мысли должен и каждый рабочий, который хочет стать ленинцем. Он должен понять, что только «бессилие эксплуатируемых классов в борьбе с эксплуататорами порождает в них веру в лучшую загробную жизнь». Если религия есть род духовной сивухи, то как же может такой рабочий не бороться против отравления самого себя, своей семьи и всех окружающих его пролетариев этой отравой? Ленин 20 лет тому назад писал, что передовые рабочие освобождаются от такого духовного гнета, отбрасывают религиозные предрассудки. А через 20 лет неужели найдутся товарищи рабочие, которые называют себя ленинцами и вместе с тем не имеют силы отбросить от себя эти религиозные предрассудки?

Ленин писал тогда:

«Но раб, сознавший свое рабство и поднявшийся на борьбу за свое освобождение, наполовину перестает уже быть рабом. Современный сознательный рабочий, воспитанный крупной фабричной промышленностью, просвещенный городской жизнью, отбрасывает от себя с презрением религиозные предрассудки, предоставляет небо в распоряжение попов и буржуазных ханжей, завоевывая себе лучшую жизнь здесь, на земле. Современный пролетариат становится на сторону социализма, который привлекает науку к борьбе с религиозным туманом и освобождает рабочего от веры в загробную жизнь тем, что сплачивает его для настоящей борьбы за лучшую земную жизнь».

Но, может быть, было бы правильнее, если бы партия предоставила каждому своему члену в отдельности решать для себя вопрос религии: хочет он — верует, не хочет — не верует, — другими словами, если бы она просто-напросто выкинула пункт из своей программы, где говорится о том, что партия наша ведет борьбу с религией? Ведь у английской рабочей партии, например, есть среди членов представители всевозможных религиозных течений, есть просто-напросто попы, которые занимаются религиозной проповедью. Сначала он идет на рабочее собрание, где говорит о классовой борьбе (и тут он является не кем иным, как соглашателем и предателем интересов рабочих), а потом он идет в церковь и там произносит евангельскую проповедь. И в других социалистических партиях Второго интернационала вопрос о религии ставился далеко не так, как-он ставится у нас.

Но и тогда уже Ленин, будучи во Втором Интернационале, доказывал, что совершенно неправильно считать религию частным делом для члена партии. В программах социалистических партий Второго Интернационала вопрос так и стоит, что религия есть частное дело. А Ленин в той же самой статье в 1905 году разъяснял, что религия есть частное дело и должна быть частным делом только по отношению к государству…