— Почему же вам так страшно? — спросила Королева Рыба с печальной улыбкой. И словно невзначай поинтересовалась: — Вы не заметили, нет ли тут поблизости Выдры?

— Нет, нет… Выдра покинула эти места, ушла куда то далеко. Она сюда больше никогда не вернется, — ответила Анни и пояснила: — Потому что в этой воде чума. Я боюсь за Лассе, он всегда здесь плавает, а ведь человек тоже может заболеть чумой.

Королева Рыба глубоко вздохнула, и воздушные пузырьки бусинками посыпались у нее изо рта.

— Да. Чума. Она не так страшна людям, как нам, рыбам. Пожалуй. Возможно. Вероятно. Но для людей не в такой степени, так что будьте покойны за вашего брата, барышня Анни. Во всяком случае, пока. С ним ничего не случится. На сегодня еще речь не идет о чуме, опасной для человека. Но боюсь, что со временем людям не придется плавать в этой воде. Да, относительно скоро.

— Уже следующим летом? — спросила Анни.

— Я сказала, относительно скоро. А что такое относительно? Чума уже некоторым образом присутствует в этой воде. Отдельными элементами, я бы сказала. Мне невыносимо трудно дышать! Мне тоже придется уходить. Ведь это моя родная река, все дорогие воспоминания связаны с ней. И когда для меня наступало мое время, я всегда возвращалась сюда, даже из океанских глубин. Здесь я родилась, здесь выросла. Но те времена канули в прошлое. И мне уже больше никогда не суждено вернуться сюда, потому что я не могу здесь дышать. Теперь мне придется уплыть обратно в море, а потом, когда опять настанет мой час и природа позовет меня, я должна буду отыскать новую реку. Не знаю, удастся ли мне это. Прощайте навсегда.

— А что надо сделать, чтобы рыбы не уходили из этих мест? — спросила Анни пылко.

— Попытайтесь найти Покровительницу Воды, барышня Анни.

— Покровительницу? А где она живет?

— Да, Покровительницу, Природу-Мать. Она живет очень глубоко в земле. Где-то там. Человеческий разум способен додуматься — где. А теперь я ухожу, барышня Анни.

И Королева Рыба запела грудным, низким контральто, исполненным благородства:

И, высоко подпрыгнув в отчаянном прыжке, Королева Рыба навсегда распрощалась с милой бухточкой, с местами своей юности. Вспенив воду мощным хвостом, она скрылась в потоке и поплыла вниз по течению, к морю.

— Покровительница? Природа-Мать? — шептала Анни, не замечая, что Лассе вылез из воды на берег целым и невредимым.

— Чего это ты тут опять бубнишь про себя и машешь руками? — спросил Лассе и запрыгал на одном месте точно так, как делают чемпионы по плаванию, — он много раз это видел.

— Ничего, — ответила Анни, все еще погруженная в размышления. Она уже и не пыталась никому рассказывать про свои встречи с животными, потому что в этом деле никто никогда ничего не понимал. Сейчас она пристально разглядывала кожу Лассе, которая от холода стала гусиной. — Тебя знобит, да? Ну, как в лихорадке? Ты чувствуешь, есть у тебя жар? А кожа не чешется?

— Чего ты опять вбила себе в голову? — сказал Лассе, достал из кустов свою одежду и начал одеваться. — Вот пойдешь в школу, там из тебя всю дурь вытряхнут.

— Чумы у тебя, пожалуй, еще не будет, — произнесла Анни. — Муттиска, наверно, говорила ино… ска… за… тельно, — и Анни с довольным видом кивнула головой, выговорив наконец трудное слово.

— Что? Чумы-то от этой воды еще не будет, — проговорил Лассе, натягивая на себя рубаху. — Но какой-то налет на теле остался. Вроде пленки. Придется зайти в баню и вылить на себя ведро воды.

— Я здесь больше купаться не буду, — заявила Анни. — И вообще не приду сюда… Здесь так одиноко. Нет больше никаких друзей.

— Ну а ты позови Майкки Лихонен, я ведь не могу целыми днями нянчиться с тобой, — сказал Лассе с виноватым видом. Откуда же ему было знать, что Анни имела в виду своих навеки утраченных друзей из звериного мира.

— Мама тоже должна бы понимать, — продолжал Лассе, — что не могу я все время таскать за собой маленькую девчонку, другие парни надо мной даже смеются. Ну пошли, что ли.

Затянув потуже ремень на своих джинсах, Лассе зашагал по тропинке. Анни поднялась и пошла за ним. Лассе приходилось время от времени сбавлять шаг и поджидать Анни.

— Да ты не обижайся, я тебя тоже люблю, — сказал Лассе, которому сестренка показалась сейчас очень уж печальной, — И не говори, пожалуйста, маме, что ты сегодня опять пробыла весь день одна. Не можешь же ты в самом деле стоять целый день на краю стадиона… Все мальчишки от хохота помирали бы…

— Конечно, не могу, — проговорила Анни неожиданно покладисто.

— А знаешь, ты научись играть в футбол, тогда сможешь приходить на тренировки, — сказал Лассе. — Теперь ведь женщины тоже играют.

— Да, да, — рассеянно ответила Анни. Мысли ее витали где-то далеко. Она пыталась вспомнить слова прощальной песни Королевы Рыбы и в то же время раздумывала, как же пробраться туда, в глубину, где живет эта Природа-Мать. Неужели ей придется совершить путешествие к самому центру Земли?

Мама работала по сменам. Когда ее не было с семи утра до трех часов дня — еще куда ни шло, вполне нормальная жизнь. Но когда она уходила на фабрику к трем часам дня, а возвращалась только в одиннадцать вечера, это было уже похуже. Тогда мама по утрам стирала в прачечной белье, прибиралась, что-то чинила, штопала чулки и шила. И совершенно ужасными были те дни, когда мама отправлялась на работу к одиннадцати часам вечера, проводила на фабрике всю ночь, а возвращалась только в семь утра. И когда на целую неделю выпадала такая рабочая смена, то у всех троих — у мамы, у Лассе и у Анни — всегда было мрачное, плохое настроение.

— Я разломаю эту фабрику! — возмущенно говорила в такие дни Анни, и при этом в ее глазах зажигался злой зеленоватый огонек.

— Ну разломаешь, а где мы тогда возьмем деньги на хлеб? — отвечала на это мама. — Уж лучше ходить на фабрику, чем наниматься куда-то уборщицей.

А теперь шла как раз та хорошая неделя, когда мама работала с утра и днем приходила домой. Лассе с Анни могли уже и сами подогреть себе суп и делать бутерброды, а настоящий обед готовили только тогда, когда возвращалась с работы мама. Ребята знали, что сегодня на обед будет жареная колбаса с подливой, и уже поэтому в прихожей они почувствовали себя хорошо и уютно. Брат с сестрой влетели в комнату, но сразу же — по маминой спине — они поняли, что мама чем-то огорчена. Такой была их мама — светловолосая женщина с кудрявой головкой, с застенчивым взглядом голубых глаз и с милым, но уже чуть усталым лицом. Самым выразительным в облике матери была именно спина. Когда мама бывала усталой или расстроенной, она как-то вся сжималась, словно ожидая удара.