Однако Заоблачный Брат был так захвачен ожиданием полета, что даже не обратил внимания на скверное настроение Анни. Он продолжал трещать насчет лета, которое вот-вот кончится, а потом принялся самыми яркими красками описывать дальние моря, теплые ветры, горные ручьи и другие красоты. Глаза у Заоблачного Брата блестели, он возбужденно вертел головой и, кажется, совершенно позабыл, что она-то, Анни, стоит перед ним бескрылая и бескрылой ей суждено оставаться. Во всяком случае, пока.

Но потом крылатый Брат сказал:

— Одно только меня тревожит: на пути нас может застать ужасный, грязный ветер… Кажется, будто надает черный тяжелый снег… Тогда сердца наши холодеют… Перышки слипаются… Крылья безвольно повисают… Ой!..

Но уже в следующий миг Заоблачный Брат забыл про эту свою печаль. Анни только было собралась раскрыть рот, чтобы сказать несколько слов на прощанье, как ласточка вдруг взметнулась в небо, будто до нее внезапно донесся какой-то дальний неведомый зов. Птица стремительно набирала высоту и вскоре совсем скрылась в прохладной синеве. Анни захлопнула окно.

— Даже не попрощался, — с обидой произнесла девочка.

И тут же, неожиданно для себя, она горько расплакалась. Чтобы облегчить душу и заглушить тоску, она принялась громко бранить Заоблачного Брата:

— Как это не по-дружески, как невежливо… Хны-хы-ы… И этот свистун еще смеет называть себя джентльменом… И вечно хвастается своим фраком… Хны-хы-ы…

И это, как всегда, помогло: ей сразу стало легче. Плач потихоньку затих, слезы высохли, и Анни уже не думала с такой тоской про ушедшее лето и про улетевшую ласточку. «Может, еще вернется», — подумала она с надеждой; потом вытерла нос, натянула на себя шерстяную кофточку и направилась к двери.

Каждый раз, запирая дверь, Анни в мыслях была уже на улице. Ей оставалось сбежать вниз по лестнице. В их доме было много подъездов, и в каждом из них жило несколько семей. Почти все папы и мамы работали на тех двух заводах, трубы которых виднелись из Анниного окна. Частенько случалось, что днем дома оставались только ребятишки, самого разного возраста, старушки и старики да несколько злых, язвительных теток.

На площадке второго этажа на горшке восседал малыш Таави. Его мать — женщина утонченная, она не терпит, чтобы сын ее сидел на горшке в комнате.

— Привет, малышка, — сказала Анни, улыбнувшись мальчику. Анни любила только очень маленьких мальчиков. Таких, как Таави, — совсем малюток.

— Тят, — произнес Таави.

В этот момент его мама вышла из комнаты на площадку. Она была единственная во всем доме настоящая молодая госпожа и, чтобы подчеркнуть свое положение, даже и в будни носила модные платья с разными рюшечками.

— Ой, Анни, голубушка, — прощебетала молодая госпожа, — не нашла бы ты минуточку, чтобы погулять с моим Таави? У меня сегодня столько дел. Я должна вымыть посудный шкаф, постелить на кухонных полках свежие, чистенькие скатерочки, да еще надо начистить до блеска весь наш серебряный чайный сервиз, который нам подарили на свадьбу. Я обожаю, когда все блестит и благоухает.

— Сегодня я никак не могу. Мне некогда, — ответила Анни, не вдаваясь в подробности.

— Ах, какая жалость! Какая жалость, Анни! Таави такой чудный ребенок, но он так все пачкает, так ужасно пачкает! А я люблю, чтобы все было красиво и чистенько!

— Завтра Анни опять погуляет с Таави, покатает его в колясочке, ага? — сказала Анни, улыбнувшись мальчику и потрепав его легонько за чубчик.

— Тят, — ответил Таави.

— А ты заметила, Анни, что наш Таави начинает говорить? Он явно опережает в развитии своих сверстников, — продолжала без умолку трещать мать Таави. — Я буду очень последовательно воспитывать в нем аккуратность, и чистоплотность. Подумать только, ведь эта Юлкуска вечно ворчит из-за того, что мой Таави сидит на горшке здесь, на площадке! Не тащить же мне ребенка туда, в дальний конец двора!

Анни помахала Таави рукой и побежала дальше. На первом этаже жила госпожа Юлкунен. Она была помощницей владельца дома, его правой рукой. Сам же хозяин дома, господин Уолеви Тёрхеля, жил в другом месте. Юлкуска в отсутствие хозяина отстаивала его интересы и защищала его права. Анни не любила госпожу Юлкунен. У нее был такой злой, колючий взгляд, и вообще она была вредной, всегда подсматривала за детьми и вечно ругалась на них. Чтобы избежать возможной встречи с Юлкуской, Анни на цыпочках проскользнула мимо ее квартиры, так как эта дверь могла распахнуться в любой момент. Юлкуска как будто все время стояла там, за дверью, подслушивала и только и ждала, чтобы на кого-нибудь накинуться: «Вытирайте ноги! Кыш, сопляки! А ну не носитесь здесь взад и вперед! Закрывайте двери! Кто опять на лестницу окна открыл? Нечего сквозняки устраивать!..»

Так Юлкуска кричала целые дни, подозрительно щуря свои маленькие черные глазки. За это владелец дома платил ей зарплату и бесплатно предоставил квартиру.

Анни вздохнула с облегчением, благополучно миновав ненавистную дверь. Но радость была преждевременной: Юлкуска стояла во дворе и болтала с Кайей Куккала, самой заядлой сплетницей из их дома. Анни решила не обращать на женщин внимания и пройти через двор, чтобы покачаться на качелях, привязанных к толстому суку развесистого клена… А может быть, она пройдет еще дальше и прополет сорняки на общем для всего дома огороде, где растет капуста и брюква. С рассеянным видом Анни шагала мимо тетушек, словно вовсе их не видела, она даже смотрела совсем в другую сторону, туда, где под Казарменной горой раскинулся город.

— Вот, вот. Когда висит на окошке, так вечно бормочет что-то про себя, а чтобы поздороваться со взрослыми, так будто язык отсох, — произнесла Юлкуска, — заметив Анни.

— Да, да, — тут же отозвалась Кайя Куккала и вздохнула. — Да-а, тут уж ничего не скажешь. А эта девчонка, значит, все продолжает разговаривать сама с собой? Да-а… Я уж не раз задумывалась, что-то с этими детьми станется, ведь папочка-то их… Да-а. Ушел и бросил семью. Ведь их никто даже не воспитывает. А мать у них и сама еще такой ребенок, такой ребенок… — Тут Кайя Куккала покачала головой и добавила: — Уж известное дело, когда молодая женщина остается соломенной вдовой, при живом-то муже… Какой тут с нее спрос, до детей ли, да-а…

— Да хоть кормит ли она их? Поди, забывает. Девчонка-то вон какая тощая, в чем только душа держится, — сказала Юлкуска. — Мне так даже смотреть страшно. А душа у нее черная, как грех. А все от волос, во рыжая-то, как огонь!

— Да, да… Правду говорите, госпожа Юлкунен, правду, — поддакивала, вздыхая, Куккала. — Я уже тогда сразу сказала, что же тут будет-то, что будет?..

Анни разбирало зло. Неужели сегодняшний день вконец испорчен для нее? И сама того не ожидая, девочка подскочила к женщинам и выкрикнула петушиным голосом:

— Ну уж коли я слишком тощая, то тетушки слишком жирные, не надо бы кушать так много картофельного пюре со свиной подливой! Вам бы не мешало иногда сдерживаться, не кушать лишку! А я совсем и не маленькая, мне скоро семь лет исполнится!

Выпалив все это, Анни повернулась к женщинам спиной и, гордо вскинув голову, понеслась к собачьей будке, где жил дворовый пес Тэри. Словно откуда-то издалека вслед ей неслись причитания женщин: