― Твари. Полученная в ходе экспериментов в Институте биологически активная субстанция, которая то ли реагирует на мозговые волны, то ли наоборот воздействует. Они чувствуют убийство, формируются в присутствии виновного, ― Ким задумался, машинально щелкнул пальцами.
― Я не чувствую вину, ― возразила я.
― Не лги себе. Ты не испытываешь раскаяния, но это разные вещи.
Я не протестовала, слишком опустошенная для этических споров, лишь спросила отрывисто, имея в виду тварей:
― Зачем?
Ким понял.
― Оно задумывалось как универсальный страж, Институт помешан на порядке, ― ответил Ким, ― предполагалось, что твари абсолютно исключат убийц, и как следствие, убийства из Нелоуджа и окрестностей.
― Но? ― спросила снова я, так как музыкант замолчал, опустив голову.
― Но они завязаны именно на чувстве вины за убийство. Как выяснилось, такое чувство вины часто испытывают акушерки, не сумевшие спасти ребенка или мать, хирурги, провалившие операцию, дочери, забывшие вовремя проверить своих престарелых родителей. А вот серийные убийцы такого чувства не испытывают. И тогда тварей убрали из города.
― А почему они здесь?
Ким усмехнулся:
― Очевидно, у тех, кому сказали их убрать, у самих было рыльце в пушку. Или просто не смогли. Так или иначе, твари сбежали в леса и иногда появляются здесь. В какой то мере, дороги чище благодаря им.
Мы снова замолчали, предоставляя бесконечному дождю вести свой монолог. Ким налил еще настойки и выпил в несколько глотков, как воду. Я держала кружку, стараясь найти идеальный баланс, чтобы жидкость не колебалась в такт колесам. У меня не получалось.
― Тварей было две, ― наконец сказала я, ― Наемник, и еще одна, которую я не помню.
― У меня одна тварь, ― сказал Ким. ― Я, разумеется, помню. Мы были детьми. Глупыми и неосторожными. Все решили, что я не виноват, даже его мать простила меня. Но я знаю, ― он помолчал, ― В старости я вернусь сюда, один, и позволю этой твари меня найти. Надеюсь, это будет еще возможно.
Я не ответила, он и не ждал ответа. Я знала, что это будет правильно, единственная по-настоящему правильная вещь в этом мире. Но я не могла сказать того же самого про себя.
Глава 31
Мы долго ехали после Чертова леса, достаточно, чтобы разговоры не затухали в неловком молчании, и прошел синяк на скуле у Эрина. Новые впечатления, чистые, безграничные виды легли на старые пятна, как снег на грязную улицу, скрывая все изъяны. Дорога обладает удивительной способностью полировать воспоминания, как время. Свежий ветер, постоянно бьющий в лицо, вычищает всю затхлость из души, не оставляя пыльных углов и скелетов в сейфовых шкафах. Путь развеивает мрачный прах, оставляя слежавшиеся комья горечи и обид где-то там, в километрах и километрах позади, заставляет улыбаться солнцу, которое светит в глаза, постепенно впечатывая улыбку в губы, в морщинки у глаз, и, наконец, в сердце.
На горизонте появились серо-синие горы с заснеженными вершинами. Треугольные, по странной прихоти природы, облака, играли с горами в грандиозные паззлы. Почти сутки фургоны прорезали две параллельные колеи в травяном поле ― огромном пологом лугу. Горячий воздух был насыщен смолистым запахом, жужжали пчелы в лиловых соцветиях. Мне местность казалась девственно-дикой, но музыканты искали кого-то, останавливались, просвечивали ресурсовым зрением высокие, в человеческий рост, заросли сиреневой травы, перемежающейся белой черемшой.
― Нашел, ― коротко объявил Рой. ― Эт-та, курс на юго-запад.
Фургоны повернули, и уже через полчаса колеса нарисовали на диком лугу полукруг и остановились. Мы расположились у коптящего костра из ароматной древесины, окруженные необычными красноглазыми людьми. ― Рагел, ― объявил старик с кровавой сеткой сосудов в сощуренных глазах. Обвел рукой вокруг.
― Меня зовут... ― я указала на грудь, хотела представиться, но Ким и старик перебили одновременно.
― Здесь не принято называть имен, ― тихо предупредил музыкант.
― Тшшш, ― замахал руками вампирообразный старец. ― Не переживай. Но не называй зря. Рагел ― вокруг.
Мистические секреты и жуткие суеверия переплетались с ароматическим дымом. Жители говорили, как дети, нахватавшиеся взрослых слов. Сыпали цветистыми метафорами, пугающими аллюзиями, тяжело качали головами. Солнце клонилось к закату, веки слипались, но тут выяснилась еще одна любопытная деталь.
― Не спи, ― прошептал на ухо Ким. ― Не стоит огорчать местных.
― Что? ― ошеломленно переспросила я.
Даже проснулась на минуту от необычного заявления. Оказалось, дерганые местные жители используют ресурс, чтобы не спать вообще. Умеют видеть в темноте, как кошки, и научат нас, как только последние лучи солнца опадут за горами.
― Скоро будет чай, ― пообещал паренек, сидящий справа, заметив мои терзания.
Показал рукой на старушку у котелка. Та деловито распутывала черное, спутанное проволокой корневище. Отрывала и отсчитывала по двенадцать отростков, каждый длиной с мизинец.
― Маралий корень, ― пояснил сосед. ― Поднимет веки, прибавит дух.
И действительно, мутные облака, собравшиеся между ушами, отступали после чашки терпкого напитка. Даже на третьи сутки бодрствования. Ким снова пел, я танцевала. Чувствовала новую звенящую энергию, непривычную двойственность сознания, обостренную четкость восприятия.
В первую же ночь местные научили нас множеству трюков. Запомнился массаж под коленной чашечкой и "Пощекочи языком нёбо! Язык вверх, веки вверх!"; использование ресурса для создания внутреннего освещения: "Снаружи останется ночь. Но свет выходит из ресниц яркими капельками. Веселее, если разноцветными".
Во вторую ночь жители советовали правильно использовать полученное время ― зорко смотреть во тьму в поисках ночных демонов, обострять восприятие, различать степных зверьков по шелесту травы. На вторые сутки без сна задача усложнялась потерей концентрации и мыльным радужным пузырем вокруг головы, смешивающим цвета и звуки в однородную мелодию на двух уровнях осознания.
За границами цветной пленки старики учили оберегать от сна родных и знакомых: "Твой коренастый друг слева закрывает глаза. Хлопни в ладоши перед лицом. Спроси мнение о мироздании. Налей еще настойки левзеи".
Это не была явь в привычном понимании, чувство реальности давало сбой. К концу третьих суток я сама затруднялась ответить на вопрос: "Ты кто?".
― Теперь с тобой можно говорить, ― объявил давешний старик с сощуренными глазами. ― Вокруг Рагел.
― Рагел, ― осмысленно повторяла я. Слово перекатывалось на языке отполированными гранями. Прохладная сторона ― утренняя роса, гласное ребро всё в лиловых цветах.
Действительность выцветала, пряный дым танцевал сказочными драконами. Сон стал почти осязаем, вплетался в дым, соблазнял уютом сухих листьев под навесом чуть поодаль. Мы с каждой минутой мимикрировали под местных. Глаза краснели, речь приобретала галлюциногенную отрывистость.
Рой стоял у видимого только ему штурвала и задавал направление по дыму костра. Старики кивали с уважением: "Степь это тоже море. Можно переплыть всю степь, до гор. Подняться к небу по скале и найти старика, который знает смысл имен".
Ким сел спиной к собравшимся, перебирал струны и шептал что-то под нос.