Эрин срезал сучья с какого-то дерева, Ким задумчиво перебирал струны гитары, тихо, деликатно подстраиваясь под шум ветра.
― Что это у тебя, Эрин? ― вдруг прервался Ким.
― Сердечная сосна, ― ответил тот.
― Кинь сюда на минутку, ― попросил Ким.
― Держи.
Кусок неприглядного узловатого дерева, как будто покрытого бородавками и перекрученного, оказался у Кима в руках. Он достал из сумки небольшой походный нож с зазубринами, в несколько уверенных движений отпилил от бруска овальный медальон в палец толщиной.
― Смотри, ― сказал он. ― Понимаешь, за что ее так назвали?
Я кивнула:
― Теперь понимаю. Красиво.
На срезе странного корявого дерева годичные кольца образовывали четкий и красивый узор ― сердце.
― Триста лет назад здесь, километрах в десяти на юг, ― Ким махнул рукой в направлении большого просвета между деревьями, где блестел какой-то водоем, ― состоялось одно из самых масштабных и кровопролитных сражений в нашей истории. В схватке погибло около девятисот тысяч человек, её прозвали лакерской мясорубкой. Ходят слухи, что так получилось из-за предательства одного из первых офицеров. Ведь изначально численное преимущество было у Лакерии. Но противник напал неожиданно и сзади, и это изменило исход боя. После сражения кто-то решил вместе с похоронками разослать семьям погибших по срезу такой сосны.
Ким остановился, повертел медальон в руках и передал срез мне:
― А сейчас такие медальоны очень ценятся за пределами Лакерии как подарки влюбленным и сувениры. Никто не знает историю.
― Я знаю, ― сказал Эрин. ― Но это недорого и романтично, ― гитарист аккуратно разделывал оставшийся брусок дерева на медальоны. ― Я всегда беру с собой не меньше дюжины на всякий случай. А то подарков не напасешься.
Я сидела молча какое-то время, перебирая обрывки своих воспоминаний. Ничего, совсем ничего, пусто. Какая-то неполноценность и неуверенность напрашивалась заполнить этот вакуум. К ботинку прилип темный осенний лист, я аккуратно взялась за черенок, очистила ботинок и вытерла пальцы об мох. Музыканты молчали, только треск костра разбавлял тишину.
― А я ведь совсем не знаю историю, ― призналась я наконец. ― Не помню, или никогда не знала. Расскажите хотя бы про Нелоудж.
― Нелоудж ― единственный город, у которого нет истории. Проклятый город, обреченный вновь и вновь повторять собственную судьбу, ― мрачно ответил Ким. ― Все рассказы расходятся, литературных источников нет, я не говорю об исторических книгах. Мифология и невнятный героический эпос не в счет. Нельзя найти ничего определенного за ближайшие пятьсот лет, есть лишь пара известных личностей.
― Как такое может быть? ― удивилась я.
Вместо Кима ответила Селена, грустно усмехнулась:
― Кори, ты правда не понимаешь? Как ты ― Ты, ― женщина акцентировала это слово, ― можешь задавать такие вопросы? Ты вершила историю, ты и твои друзья из реабилитационного центра. Твои подруги записывали ее. Но вы проиграли, вас стерли, и историю написали другие. Их тоже сотрут, не переживай, это самое неблагодарное дело ― писать и вершить историю. Хочешь помнить прошлое, хочешь передавать знание внукам ― пеки булочки с корицей. Говорят, их рецепт передается веками, из поколения в поколение.
Ветер замолк, пока она говорила, а затем продолжил свою вечную песню. Он был с ней согласен, возможно, но это не имело значения. Ничего не имело значения там, где есть дорога, где есть свобода.
Глава 19
Постепенно я нашла свое место в группе и стала помогать Киму с созданием спецэффектов на концертах. Управляла светом, создавала туман, теплый снег и ветер, усиливала голоса исполнителей или ведущий инструмент. Ким хотел, чтобы я защищала публику от ветра и от дождя, акцентировала звук барабанов и помогала с созданием движущихся картин на заднем плане. У Кима был миллион идей, и мы порой до рассвета обсуждали, продумывали детали и эффекты, а потом он рассказывал удивительные и странные истории, чтобы хватило ресурса все это реализовать. Мы обсуждали научные парадоксы и философские вопросы, и порой я даже забывала о своей беспрестанной гонке за силой и слушала просто так, задумываясь о вещах, которые раньше никогда меня не волновали. Это странно, как я могла собирать тысячи историй, лоскутное одеяло рассказов, внимательно изучать текстуру и цвет ткани каждой байки, упуская подчас самое главное. Порой, сидя за рулем, я вспоминала старые истории и изучала сюжеты под новым углом. Вот, например, рассказ странника о мудреце, получившем ресурс из огня. Ким сказал, что это может быть правдой. Встречались аналогичные слухи с участием восточных монахов. И правдой может быть исчезновение новоявленного бога. Есть ощущение, что Институт контролирует все королевство, избегая появления любой конкурирующей силы ― и доброй, и злой.
Вечерами мы сидели у костра в сосновом лесу, так похожем на первую ассоциацию, что выведала у меня Зиэн. Часто удивительные странники ― старики с узловатыми посохами и волшебными историями ― присоединялись к походному ужину. Сидели с кружкой горячего чая, делились мудростью. Возможно, художницы правы ― нарисовать прошлое не так уж и сложно. Раз я на второй день смогла представить будущее.
Едва стемнело, мы остановились на заброшенном лугу недалеко от дороги. С противоположного края слепо смотрели разбитые окна темных покосившихся домов и мужчины, не сговариваясь, пошли проверять ― не остался ли там кто.
Ким рассказал историю заброшенного поселения еще в дороге. Когда музыканты только начинали путешествовать в этом направлении, здесь жило человек десять-одиннадцать, все в преклонном возрасте. Они с тоской вспоминали прошлое, когда в пяти километрах отсюда работала школа, по поселку бегали дети, а на лугу колосилась пшеница. А потом что-то изменилось, за урожай стали меньше платить, и заготовители из города стали все реже приезжать по разбитым дорогам. Старики постепенно перешли на сбор ягод и грибов, молодежь начала подрабатывать перевозом старших в города. Когда закрылась школа, детей в поселках уже не осталось. Кто мог ― переселился в Нелоудж, остальные нашли подработку в крупных окрестных селах. Изредка, кажется, раз в пять лет, в деревеньку с помпой прибывали сотрудники Института, выслушивали жалобы и переписывали оставшихся. А остались только одинокие старики, которые не могли так просто бросить обжитые дома и луг, на котором прошла вся жизнь.
В прошлую поездку из одиннадцати осталось только две старушки. Музыканты привезли им тогда из города солонины и ржаного хлеба, чтобы хватило на зиму. Везли и сейчас.
Но сегодня в домиках уже никого не было.
В ледяных завываниях ветра чувствовалось дыхание надвигающейся зимы. Селена разводила костер, и резала тонкими ломтями темный хлеб. Эрин медленно перебирал струны, гитара тоскливо прощалась с кем-то.
Рой выбрался из фургона в высоких болотных сапогах, за спиной красовался любимый телескопический спиннинг и котомка с прочими снастями. Ловля рыбы с использованием ресурса попадала под закон о браконьерстве, и мне всегда казалось, что Рой любит рыбалку именно за это. За необходимость вручную крутить металлическую катушку, распутывать леску и часами сидеть у холодной воды. За оправданную возможность отпустить мысли на волю.
