1922 Тигрица Я родилась слишком гибкой, Глаза мои солнцем выжжены. Пантерой назвать — ошибка, Но тигрицей — с глазами рыжими. Так имя мое — тигрица, Укрощенная лицемерка. О, как сладко разъяриться И золотом глаз померкнуть. Этот край зимой так стынет, И вкус у пищи пресный, Покинуто там, в пустыне, Логово неизвестное. В грубости простодушной Цвела голова дикарки. Только ночи были душны И видениями ярки. И, крадучись, из пустыни Я скрылась, стыдясь измены, И познала моя гордыня Сладость странного плена. Прикоснувшись к шерсти звериной, Кто-то промолвил: — Здравствуй! И скользнуло сердце тигриное В нежность и лукавство. Испытания лаской — отрава Для зверя пустынного жара. Укротитель, дай мне право На маленькую ярость. 1923 «Этот год сумрачно прян…» Этот год сумрачно прян: И смерть, и вино, и мед. И судорожен, и рьян Тяжелый мой взлет. Не спасай меня от вина, Я пьяна, чем я захочу, Даже нежность твоя, о, знай, Не слабее вина ничуть. Разве хмель опьянит? Я древнее вино сама, Меня под лавой хранит Помпейских подвалов тьма. Я только очень хитра, Когда умоляю: спаси! Кто меня вкусит хоть раз, Крови вулкана вкусит. И пойдет на вершины земли, И заглянет в жерла вниз, И будет тщетно молить: — Разомкнись! И когда легенд убранство Скроет мои черты, Не поймет никто, что пьянством Достигла я красоты. 1923 «Я, изгнанница из пустыни…» Я, изгнанница из пустыни, Допиваю последний портвейн. Властвуют в мире отныне Ленин и Эйнштейн. Последние пьяные стихи я Разливаю в рюмочки всем. Ты смирилась, моя стихия, И скоро поумнеешь совсем. Теперь и в любви нерасчетливой Хозяйственный важен расчет, И я отмечаю заботливо Курс сердечных банкнот. Вчера такой-то убыток Потерпела от ревности я, Дипломатической лаской покрыта Сегодня потеря моя. Да здравствует экономика На заводах наших сердец, Да царит в песенных томиках Инженер, страсти спец. 1923
«Упокой нашего бога…» Упокой нашего бога, Каменная земля, Горевала о нем немного Двуногая умная тварь. Молились мы по уставу И так же слагали персты. Усопшему богу слава, Готовьте новым кресты, Героям — вечная память. Если скончался бог, Кто бы теперь над нами Возвыситься дерзко смог? Равно и ровно отныне, Любезное стадо, пасись. К чему счастливой скотине Какая-то глубь и высь? 1927–1928 «Смотрим взглядом недвижным и мертвым…» Смотрим взглядом недвижным и мертвым, Словно сил неизвестных рабы, Мы, изгнавшие бога и черта Из чудовищной нашей судьбы. И желанья, и чувства на свете Были прочны, как дедовский дом, Оттого, словно малые дети, Наши предки играли с огнем. День весенний был мягок и розов, Весь — надежда, и весь — любовь. А от наших лихих морозов И уста леденеют, и кровь. Красоту, закаты и право — Все в одном схороним гробу. Только хлеба кусок кровавый Разрешит мировую судьбу. Нет ни бога, ни черта отныне У нагих обреченных племен, И смеемся в мертвой пустыне Мертвым смехом библейских времен. 1928 «Лирические волны, слишком поздно!..» Лирические волны, слишком поздно! Прощаться надо с песенной судьбой. Я слышу рокот сладостный и грозный, Но запоздал тревожный ваш прибой. На скудные и жалкие вопросы Ответы все мучительней, все злей. Ты, жизнь моя, испорченный набросок Великого творения, истлей! 9 мая 1931 Последний козырь Я знавала сухие слезы: Влаги нет, а глаза в огне. Я бросаю последний козырь — Иль подняться, иль сгинуть мне. Слишком много сыграно партий — Вечный проигрыш, вечный позор. Я склоняюсь к последней карте, Как преступник под острый топор. Отойдите, друзья. С неизвестным Я останусь с глазу на глаз. Нужно силы последние взвесить В этот мне предназначенный час. Нужно выпить черную чашу. Пусть я буду, как прежде, одна. Запоздалая помощь ваша Бесполезна и не нужна. Вы — счастливцы, избравшие прозу. Страшен песен слепой произвол. Я бросаю последний козырь На проклятый зеленый стол. |
