Весь калужский период, как показывают материалы второго следственного дела, был у Барковой временем одержимого чтения: западная и русская классика, «толстые» литературные журналы, мемуары, бюллетени Московской патриархии, материалы о проходившем в те времена Нюрнбергском процессе. Рождались планы работы над историческим романом в «макиавеллевском» духе. О ее внутреннем состоянии узнаем из дневника: «…живу по самому животному инстинкту самосохранения и из любопытства».

Не удалось сохраниться — 27 ноября 1947 г. Баркова была арестована.

На допросе 1 декабря ей задавались вопросы, касающиеся предыдущего ареста. Сразу же после ее рассказа о сути предъявлявшегося тогда обвинения последовал вопрос-утверждение следователя, действительно ли арестованная, будучи враждебно настроенной против существующего в Советском Союзе строя, до самого последнего времени проводила активную антисоветскую работу. На это последовал ответ Барковой: «Я признаю себя виновной в том, что, будучи антисоветски настроенной, я свою озлобленность против существующего в СССР строя фиксировала в заведенном мной дневнике, который изъят у меня при аресте. Однако утверждаю, что свои антисоветские взгляды я среди своего окружения не распространяла». Реакция следователя на такое заявление отражена в протоколе: «Вы говорите неправду, и мы Вас будем изобличать на следствии».

Эти изобличения по сути свелись к показаниям квартирохозяйки, ее дочери и одной их знакомой; из них следствие заключило, что Баркова не скрывала в разговорах своего враждебного отношения к социалистическому строю, клеветала на советскую действительность, нелестно отзывалась о Сталине, говорила об отсутствии в СССР свободы слова.

Сейчас это выглядит как нелепость, а в то время записей в изъятых при обыске дневниках, показаний трех свидетелей, подтверждения их показаний самой обвиняемой да приложенной справки о прежней судимости хватило для предъявления Барковой обвинения по ст. 58–10 части I УК РСФСР. По этой статье 16 февраля 1948 года Анна Александровна и была осуждена Калужским областным судом на 10 лет лишения свободы с отбыванием в ИТЛ и поражением в правах на 5 лет после отбытия наказания.

Направленная в Верховный суд РСФСР кассационная жалоба, в которой Баркова достаточно убедительно показывала несостоятельность свидетельских показаний, искажавших ее высказывания, осталась без удовлетворения. Для отмены решения «смехотворного суда», каковым впоследствии Баркова назвала свой калужский процесс в одном из стихотворений, оснований найдено не было. На сей раз ее лагерным прибежищем стала Инта.

В январе 1955 г. заключенная А. А. Баркова обращается в Прокуратуру РСФСР с заявлением о пересмотре ее дела, в котором оперировала довольно убедительными аргументами, доказывающими несостоятельность ее осуждения, неправедность действий следствия и суда. Однако Калужская областная прокуратура, куда было переслано для рассмотрения это заявление, предложила комиссии по пересмотру дел на лиц, осужденных и отбывающих наказание за контрреволюционные преступления, отказать Барковой в пересмотре приговора. Эта нелепость все-таки была исправлена в декабре 1955 г. Президиумом Верховного суда РСФСР по инициативе-протесту в порядке надзора Прокурора РСФСР: приговор Калужского областного суда в отношении Барковой был изменен, наказание снижено до фактически отбытого с отменой поражения в правах, и в самом начале 1956 года писательница была освобождена из-под стражи со снятием судимости.

Помилование не означало реабилитации, и Баркова направляет заявление в соответствующие инстанции, требуя принятия в отношении нее именно такого акта. После произведенных разбирательств Верховный суд РСФСР, рассмотрев заключение Генерального прокурора республики по калужскому делу в отношении А. А. Барковой, в октябре 1957 г. прекратил его за недоказанностью обвинения. Месяцем раньше постановлением Московского городского суда было отменено и постановление Особого совещания при НКВД СССР от 26 марта 1935 г.

К моменту реабилитации Анна Александровна жила в поселке Штеровка, близ Луганска, деля кров в чужом маленьком домишке с одной из своих бывших солагерниц Валентиной Семеновной Санагиной. «Домоседы, сторонящиеся людей, постоянно державшие свою дверь на запоре», — так о них говорили, судя по имеющимся материалам, соседи — не удержались в своей крепости: 13 ноября 1957 г. обе были арестованы. В постановлении на арест Барковой указано, что она, «дважды привлекавшаяся к уголовной ответственности за контрреволюционные преступления, не отказалась от своих антисоветских убеждений, осталась на враждебных позициях и является автором ряда рукописей злобного антисоветского содержания». Такая формулировка обвинения в отношении человека, уже дважды прошедшего через Гулаг, не могла предвещать ему ничего хорошего, но — с другой стороны — требовала от грядущего следствия основательного фактического подкрепления.

Неоднократно продлевавшееся следствие в отношении А. А. Барковой и ее «подельницы» было довольно обстоятельным. Материалы этого дела ценны тем, что они проливают свет на многие эпизоды жизни Барковой, относящиеся к воркутинскому (1948–1956) и кемеровскому периодам (1957–1965), дают представление о круге ее знакомых. Список этих людей в общем-то не очень велик, сложился он из показаний Барковой и адресатов изъятой у нее при аресте переписки. Все эти лица были допрошены в местах их проживания, и их показания дают основания для некоторых обобщений, характеризующих личность, образ жизни писательницы, ее отношение к собственному творчеству.

Из этих же материалов мы узнаем, что после второго освобождения Анна Александровна, поскитавшись по столице от одной к другой из своих знакомых, уехала на Украину, оставив у двух из них кое-что из написанного ею в разные годы. Рукописи эти без особых затруднений были впоследствии заполучены следствием и использованы им в полной мере.

Много все-таки в жизни парадоксов: в то время, как Баркова ходатайствовала о своей реабилитации и добилась ее, следственные органы, проделав незамысловатую проверочную работу, получили в свои руки информацию, которая не могла быть оставлена без последствий.

Его величество случай открыл замки затворниц Матрене Пархоменко — соседке, которая, повздорив с мужем, решила наказать его своим уходом. Раздосадованный муж несколько дней подряд порывался заполучить беглянку обратно, предпринимая попытки прорваться за закрытые двери, но всегда получал отпор, слыша вслед резкие эпитеты на свой счет. Вконец обозленный, муж написал в отделение связи анонимку о том, что приютившие его жену Санагина и Баркова приобрели радиоприемник и не зарегистрировали его. Естественно, начались проверки, которые привели к тому, что напугавшаяся жена бежала из своего укрытия и поведала проверявшим о том, что женщины эти, назвавшие своего кота именем руководителя партии и правительства, действительно имеют приемник, купленный специально для того, чтобы, просыпаясь в 6 часов утра, слушать «Голос Америки», и говорят, что только так можно узнать правду. Сказала она и о том, что обе соседки постоянно что-то пишут.

И в самом деле напарница Барковой, видимо, глядя на свою постоянно занимающуюся сочинительством подругу, для коротания вечеров тоже решила что-то написать и в нескольких ученических тетрадях изложила нечто биографическое. А поскольку жизнь ее была далеко не сладкой, этот безграмотно и коряво написанный опус был окрещен в обвинении «антисоветским произведением реакционного характера, в котором автор клевещет на коммунистов, а образ няни-реакционерки показан положительно».

21 ноября 1957 г. начались регулярные допросы Анны Барковой. Она не соглашалась с предъявленным обвинением в проведении антисоветской деятельности и отрицательно отвечала на вопросы следователя Игнатьева, когда тот спрашивал, занималась ли она литературной деятельностью после освобождения из лагеря в 1956 г. Зная, что при аресте у нее не было обнаружено никаких рукописей, Баркова наивно полагала, что следствие не располагает сколько-нибудь изобличающими ее данными, и поэтому заявила, что «писала, но затем, никому не читая, уничтожала, т. к. в них отражались слишком личные взгляды на проблемы, которые не приняты в Советском Союзе». При этом пояснила: «Я считаю, что пройденный советской страной период не является ступенью к коммунизму, в смысле идеологии и демократии Советский Союз шел не вперед, а назад. Такое явление в нашей стране началось, по моему мнению, с 1935–36 годов…» На вопрос следователя «Зачем же писать заведомо непригодное к печати и подлежащее уничтожению?» Баркова отвечала: «Я писала для себя, чтобы дать отчет своим мыслям. Кроме этого я надеялась, что со временем в Советском Союзе будет более демократический режим и тогда мои произведения в несколько переработанном виде будут издаваться».