Пастернак в «башне из слон<овой> кости». Можно его уважать за это. «Четыре стены, избегает общения с людьми…»

А с кем общаться? С Анток<ольским>, Ошанин<ым>, Сурк<овым>, Панф<еровым>?

Неужели и погибнуть придется в таком вот кругу идиотов? Пир во время чумы с водкой, селедкой и тухлыми огурцами.

Брамин будет мирно посматривать: кто кого. Кое-какие плоды и ему достанутся. Каков бы ни был результат.

Сам-Пью-Чай живет слишком скудно и тесно. Семейство большое на пяти метрах жил<ой> площади. При любых условиях ему плохо будет. В лучшем случае в головешку превратится.

Дуська. Много простору. Кой-кто в Дуськином семействе уцелеет. Но какая судьба в дальнейшем постигнет это семейство, неизвестно.

Джеки, Джоны, Францы и Анри… конечно, сильно пострадают, но на их стороне механическое, материальное и, пожалуй, АБ преимущество. Полукольцо отпадет в два счета, оно мечтает, жаждет отпасть, что вполне натурально.

Две первые и самые страшные буквы алфавита А и Б. Следует их аннулировать.

Еврей <нрзб.> барышничает билетами в театр и, видимо, всякими другими вещами. Разговор по телеф<ону>:

— Ну, ты понимаешь, мне это нужно. Нужно устроить девушку. Она мне оказала услугу… Так ты узнай, кто там руководит… Ну, почему ты, Ефим, так пассивен? Я же прошу, значит, мне нужно… Там была раньше такая девушка Борисова… Ну, теперь она женщина средних лет, но тогда она была для меня девушкой.

После телеф<онного> разговора беседа с хозяйкой:

— Ну, должен же я помочь… Мне оказали услугу… Да! А как же иначе? Одна девушка просила достать кофточку, я достал.

Он же — лектор, педагог, журналист. Читает лекцию «Моральный облик сов<етского> молодого человека».

Сельский учитель. Очевидно, во время войны счел более удобным удрать в деревню. Жирный, большеголовый. Лицо широкое, масляное, глупое. Классич<еский> еврей из анекдотов… Кофточка, услуга, «моральный облик». Разве все это не достойное зрелище для богов?

И все это на фоне соц<иалистического> стр<оительст>ва и АБ.

И я со своей жалкой канителью по поводу <нрзб.> реабилитации, ночевок, прописок… Более героично, последовательно и даже умно было бы лечь под любой забор и ожидать кончины.

О том же лекторе-педагоге. Первый раз явился, бодрым и смелым шагом своего человека впереди меня вошел в комнату. Я, как полагается «русскому Ивану» (ненавижу это выраженьице, но в данном случае было оно к месту), разинув рот и недоумевая, нерешительно вошла за ним. Он немедл<енно> спросил тоном следоват<еля>:

— А вы кто? А? Вы здесь живете? А! Бываете? Ну, так я здесь почти как член семьи… А как себя чувствует Ита <нрзб.>?

Мне нужно было уходить, и член семьи предупред<ительно> воскликнул:

— Пожалуйста, пожалуйста… Я останусь поговорить по телефону. Все будет в порядке.

А потом таинств<енным>, возмущенным шепотом говорил хоз<яйке>:

— Ну, вы себе подумайте. Не зная человека, оставить его одного в квартире!.. Как это можно! Забавно.

Я сочла его только нахалом, а ему, видимо, хотелось, чтобы его сочли сволочью и жуликом.

Говорят, что знатные мастера спорта и чемпионы мира располагают словарем в количестве трех-пяти слов: «Железно», «Здорово», «Мирово».

— А что вам нужно? Моральный облик сов<етского> ребенка? Ну, почему нет. Конечно, у меня запланирован «Мор<альный> облик заокеанского хищника», но это ерунда, в план всегда можно внести поправку. И мне даже приятнее… моральный облик сов<етского> реб<енка>, чем заокеанского хищника. Договорились! Хорошо! Ну что за разговоры… Материалы? Что за разговоры! Материалы и для сов<етского> ребенка у меня найдутся… в два счета… Что другое, а оперативность я не покупаю, а продаю. Я гибок и оперативен. Я могу обыграть и сов<етского> реб<енка>, и заокеанского хищника… Пока! Пока! Да, доходчиво сделаю. Все дойдет, у меня всегда все и до всех доходит!

…Ни с того, ни с сего внезапное нервное беспокойство. Оно, пожалуй, есть от чего. Постигают крах все мои сомнительные убогие начинания… Куда деваться? Что делать? А крах по нынешним временам более возможен, чем не крах.

В том-то и дело, что может быть. То-то и ужасно, что может быть. Только людей нет, владеющих искусством обольщения духовного и физического.

Сверхослепительный зеленый свет, опасный для зрения даже на расстоянии нескольких километров. Температура в центре ослепительного шара гораздо выше, чем на Солнце. Продолжительное отравление радиоактивностью воды, воздуха, растительности на большом расстоянии… И от этого рекомендуют спасаться… белыми одеждами и марлевой маской, пропитанной содовым раствором, как будто. Легко и просто. О чем же беспокоиться? О, идиоты!

«При государственной собственности (социалист<ической>) появляется эксплуатация рабочих, как при капитализме» (Лукач или Локач, югослав).

Какое крушение! Небывалое еще в истории человечества крушение.

Голова болит. Кошками воняет. Еврей (телеф<он>):

— Что это вы играетесь в бирюльки? Что за отношение к госуд<арственным> деньгам? Я сдам расписки в юрид<ическую> консультацию, и вы получите неприятность… Что за безответст<венность>? А где другая? Вы к ней не ходите домой?.. Так вот, узнайте, у кого были билеты и соберите деньги.

Кардель дает правильный анализ событий, но панацея от бедствий — югославский соц<иализ>м — производит комичное впечатление. Всяк кулик свое болото хвалит.

Наши спорят. От Мф святого евангелия чтение. Одно совершенно очевидно. Формула «Мы ничего не можем потерять, кроме цепей, а приобрести можем весь мир» — превратилась (переродилась) в формулу «Мы ничего не можем потерять, кроме цепей, а приобрести можем новые цепи, более тяжелые и крепкие».

Или соц<иализ>м вообще построить нельзя, или он нечто совершенно противоположное тому, о чем мечталось усталым, замученным, бесправным людям. «2 часа физич<еской> работы. Остальное время наукам, искусствам и жизненным наслаждениям. Расцвет личности. Полное отмирание государства и отсутствие всяческого принуждения». Вздор! До того момента, пока отомрет государство, все превратятся в такие четвероногие бессловесности, что ни в каком расцвете личности, ни в каких искусствах и наслаждениях никакой нужды не будет, что и намеревалась доказать мировая история.

Какая гениальная, потрясающая, глубоко человеческая исповедь «С того берега». Недаром и Достоевский, и Толстой так ценили Герцена. И Розанов со своей густообывательской, бытолюбивой, чревной критикой Герцена не прав. Розанов — великий мастер великой науки: как просидеть на крылечке всю жизнь, поплевывая на всяческие соц<иальные> проблемы. Но… с 1917 и до 1919 г. и Розанов не смог и не сумел сидеть и поплевывать. Он буквально побирался и писал «Апокалипсис нашего времени». То-то вот и есть. Социальное само в нужный момент схватит за горло и проникнет своими метастазами в печенки и в селезенки. «Политика — вот современный рок».

Разговариваешь в отдельности с «простыми честными людьми» — почти каждый обнаруживает ум, довольно тонкое понимание вещей, протест против насилий и нелепостей… Почему же в управляющие точки (снизу доверху) пробираются тупицы, Пришибеевы, Угрюм-Бурчеевы, холопы? Вина в глубочайшем отвращении нашем к государству, воспитанном всей нашей историч<еской> жизнью или… вина системы?