Под вечер 25 августа 1812 года, когда русская армия заканчивала последние приготовления к генеральному сражению с Бонапартовыми полчищами, Беннигсен, ничего не сказав Кутузову о цели своей поездки, направился на левый фланг в корпус Тучкова.
Корпус был, как и полагалось, в лесу. Беннигсен нашел командира и приказал ему немедленно выступить вперед, на открытое место, где занять позиции левее соединений армии Багратиона.
Тучков был крайне удивлен распоряжением. Он доложил барону, что разместил корпус в засаде по личному приказу Кутузова и разъяснил цель, стоящую перед корпусом. Беннигсен заявил, что все ему известно и действует он в соответствии с новым решением главнокомандующего. Барон всеми силами добивался своей цели, применяя даже наглую ложь.
Тучкову пришлось повиноваться. В результате контрудар, на который очень рассчитывал Кутузов, оказался сорванным. Мало того, приказ Беннигсена стоил жизни Багратиону и двум братьям Тучковым, Николаю Алексеевичу и Алексею Алексеевичу, которые встретили врага лицом к лицу на открытой местности. Времени для того, чтобы хоть как-то укрепить позиции, у Тучкова уже не оставалось.
Расчет Беннигсена был точен. Так кто же он, бездарь или умный враг? Не мог барон не понимать, сколь опасен для французов внезапный удар восемнадцатитысячной русской группировки. Значит, он стремился к тому, чтобы победил Наполеон? Возможно, задача передним стояла еще более сложная — Беннигсену важно было добиться неудачи русских для того, чтобы дискредитировать Кутузова как главнокомандующего, ослабить русскую армию, тем самым затянув войну. Война же ослабляла Россию. Важно было Беннигсену и то, чтобы французы вошли в Москву и уничтожили этот город — символ русской государственности, средоточие русского духа, мать городов русских.
Барон сделал все, чтобы случилось именно так, но не учел одного — мужества и стойкости русских, их готовности к самопожертвованию ради победы, ради России. Но и добился Беннигсен своим предательским поступком немало. Он вывел под ядра и картечь корпус Тучкова и Московское ополчение, которые, даже не участвуя первое время в сражении, несли огромные и напрасные потери. Впрочем, оправданы ли были потери в сражении под Прейсиш-Эйлау, да и не только в нем, а в ходе всей кампании 1807 года? Так же, как не интересовали жизни простых французских парней корсиканца Наполеона, заботившегося лишь о личной славе, так не интересовали жизни русских солдат остзейского барона Беннигсена, обуянного ненавистью и к русскому главнокомандующему Кутузову, да и вообще ко всему русскому, к России.
Беннигсен не сообщил Кутузову о том, что вывел резерв из Утицкого леса. Кутузов не знал о том на протяжении всей битвы и, когда тот резерв понадобился, но его на месте не оказалось, готов был винить Николая Алексеевича Тучкова, смертельно раненного в бою. Тучков вследствие своего ранения не мог оправдаться, ибо вскоре скончался. Его брат, которому был известен приказ Беннигсена, погиб во время одной из контратак. Он командовал бригадой и в ответственный момент возглавил батальон своей бригады, дрогнувший под свинцовым ливнем. Выйдя вперед со знаменем в руках, Тучков крикнул: «Вы стоите? Так я один пойду!» Солдаты рванулись вперед, но мгновением раньше их командир был убит наповал.
Беннигсен добился многого, но главные его надежды все же не сбылись. Предательский поступок барона привел бы к тяжким последствиям. Но Кутузов умело маневрировал имеющимися под рукой соединениями и частями, своевременно проводил перегруппировки. И недаром в конце сражения Дмитрий Сергеевич Дохтуров, находившийся на самом тяжелом участке — он возглавил 2-го армию после ранения Багратиона, — доложил: «…Я полагаю Бородинское сражение совершенно выигранным».
А ведь привыкший к легким победам на Западе Наполеон и здесь пытался объявить себя победителем, хотя факты свидетельствовали об ином. Поражение Наполеона вынуждены были признать и западные историки. Так, Кер-Портер писал: «Французы отступили с поля битвы, когда уже нельзя было различить ни одного предмета». И далее историк подытоживает: «Будучи принужден отступить двенадцать верст, не останавливаясь, он (Наполеон. — Прим, авт.) требует себе право на успех дня».
А вот что сообщалось в изданных штабом Кутузова известиях из армии: «Отбитый по всем пунктам он (неприятель. — Прим, авт.) отступил в начале ночи, и мы остались хозяевами на поле боя. На следующий день генерал Платов был послан для его преследования и нагнал арьергард в 11 верстах от деревни Бородино».
Французская армия бежала с поля битвы, оставив там до 50 тысяч трупов солдат и офицеров и 47 генералов.
Враг потерпел поражение, но не столь сильное, как рассчитывал Кутузов, и потому русский главнокомандующий, оценив обстановку, решил отойти, ибо без риска для армии не мог продолжить схватку на следующий день. Кутузов знал о подходе к Наполеону крупных резервов. Это тоже повлияло на решение. Рисковать бы пришлось не только армией, но и Москвой, и всей Россией. Нужно было выбрать жертву наименьшую.
Кутузов не исключал возможности остановить французов у стен столицы и дать там сражение. Однако Бен-нигсен, которому было поручено избрать позицию, снова сделал все возможное, чтобы поставить русскую армию в крайне невыгодное положение.
Беннигсен был за сражение под Москвой, видимо, преследуя прежнюю, цель — уничтожить как можно больше русских и лишить Россию армии. Он стремился принудить к сражению и Кутузова и русских генералов, играя на чувствах патриотизма.
Кутузов легко доказал слабость позиции на Поклонной горе. Тогда Беннигсен, не растерявшись, предложил «ночью перевести войска с правого фланга на левый и ударить на другой день по правому флангу противника, а в случае неудачи отступать на Старую или Новую Калужские дороги».
Кутузов на это ответил: «Я не могу одобрить плана барона Беннигсена. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так например… Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, барон хорошо помнит, было… не вполне удачно только от того, что войска наши перестраивались в слишком близком расстоянии от неприятеля».
Беннигсен понял намек и замолчал. Он понимал, что виновен в неудаче под Фридландом, неудаче, возможно, инспирированной им самим.
У стен Москвы Беннигсену не удалось поставить русскую армию под смертельный удар, подорвать ее мощь. Оставалось продолжать интриги против Кутузова, ожидая удобного часа. Но час этот так и не наступил. Москва была оставлена по приказу Кутузова, но это не подорвало дух русских, как рассчитывал враг. С. Г. Волконский писал: «Общий дух армии не пал: всякий постигал, что защищать Москву на Воробьевых горах — это было подтвергнуть полному поражению армию, что великая жертва, приносимая врагу отечества, необходима».
До сердца каждого русского дошли слова, сказанные Кутузовым на военном совете в Филях: «С потерею Москвы не потеряна еще Россия. Первою обязанностью ставлю себе сохранить армию, сблизиться с теми войсками, которые идут к ней на подкрепление, и самим уступлением Москвы приуготовить неизбежную гибель неприятелю. Поэтому я намерен, пройдя Москву, отступить по Рязанской дороге. Знаю, ответственность падет на меня, но жертвую собою для спасения отечества»…
После окончания военного совета Кутузов долго сидел в потемках, не позволяя зажечь свет. Он думал… Иногда даже плакал, и адъютант слышал старческие всхлипывания. А потом вдруг встал, стукнул по столу кулаком и твердо сказал: «Это мое дело, но уж доведу я проклятых французов, как турков под Слободзеей, что они будут есть лошадиное мясо!..»
Иногда можно слышать необоснованные заявления, построенные лишь на догадках и документально не подтвержденные, якобы о том, что Кутузов уже по пути в армию планировал оставление Москвы. Этого не могло быть. Русский главнокомандующий сделал все, чтобы нанести Наполеону смертельное поражение. Он не трепетал перед императором Франции, объявленным непобедимым. Он мог победить его полностью и окончательно еще под Москвой. Помешал Беннигсен, не давший возможности нанести смертельный удар. Вечером после Бородинского сражения Кутузов еще думал о наступлении и, лишь оценив потери и соотношение сил, принял решение отступить.
