Те две отдали мне знакомый уже салют. Со странной смесью решимости и почтительности одна из них спросила:

— Вы Орчис — Мать Орчис?

— Так они меня здесь зовут, — допустила я.

Девушка заколебалась, затем, скорее умоляюще, чем приказывая, сказала:

— У меня приказ на ваш арест, Мать. Пожалуйста, следуйте за нами.

Малышки в углу разразились взволнованными, недоверчивыми возгласами. Девушка в униформе успокоила их одним взглядом.

— Оденьте Мать и приготовьте ее к поездке, — скомандовала она.

Малышки нерешительно вышли из своего угла, направляя в сторону пришедших нервные примирительные улыбки. Вторая резко, хотя и не зло, сказала им:

— Идите же, поторапливайтесь!

Меня уже почти запеленали в розовые одежды, когда в комнату вошла доктор. Она нахмурилась при виде тех двух в униформе.

— Что здесь такое? Что вы здесь делаете? — спросила она.

Главная из них объяснила.

— Арестовать?! — воскликнула доктор. — Арестовать Мать! В жизни не слышала такого вздора! В чем обвинение?

Девушка в униформе, слегка смутившись, ответила:

— Она обвиняется в Реакционизме.

Тут доктор просто уставилась на нее.

— Мать-реакционистка! Что ваши люди придумают следующим? А ну, убирайтесь-ка обе.

Молодая женщина запротестовала.

— У нас приказ, доктор.

— Вздор. На это нет права. Слышали вы когда-нибудь, чтобы арестовывали Мать?

— Нет, доктор.

— Не хотите же вы устроить такой прецедент сейчас. Идите же.

Девушка в униформе, расстроенная, заколебалась, но тут ей в голову пришла идея.

— Если бы вы дали мне подписанный вами отказ сдать Мать..? — предложила она с надеждой.

Когда обе отбыли, вполне удовлетворенные своим листком бумаги, доктор мрачно посмотрела на малышек.

— Не можете удержаться и не насплетничать, а, слуги? Все, что вам случается услышать, проходит через вас, как огонь по кукурузному полю, и сеет неприятности повсюду. Ну так вот, если я услышу хоть что-нибудь, я буду знать, откуда ветер дует — Она повернулась ко мне. — А вы, Мать Орчис, на будущее ограничьте свой лексикон до «да» и «нет» в присутствии этих болтливых маленьких вредителей. Вскоре я вас вновь увижу. Нам хотелось бы задать вам несколько вопросов, — добавила она и вышла, оставив за собой подавленную прилежную тишину.

Она вернулась, как только был увезен мой поднос, на котором был до этого мой достойный Гаргантюа завтрак, и вернулась не одна. Четыре сопровождающие ее женщины выглядели так же нормально, как и она, а за ними следовало несколько малышек, волочивших стулья, которые они и расставили около моего ложа. Когда они удалились, пять женщин, все в белых спецовках, сели и уставились на меня, как на диковинку. Одна казалась где-то около того же возраста, что и доктор, две — около 50 лет, а одна — под 60 или больше.

— Ну, Мать Орчис, — сказала доктор таким тоном, будто открывала собрание. — Теперь нам ясно, что здесь имело место что-то в высшей степени необычное. И, естественно, мы заинтересованы выяснить только — что, и, если возможно, почему. Тебе не надо беспокоиться об этих полицейских сегодня утром, с их стороны было неуместно вообще приходить сюда. Это просто расследование — чтобы установить, что же произошло.

— Я хочу этого не меньше вашего, — был мой ответ.

Я посмотрела на них, на комнату вокруг меня и под конец на распростертые внизу массивные формы.

— Я сознаю, что все это должно быть галлюцинациями, но что больше всего меня беспокоит — это то, что я всегда считала, что в любой галлюцинации должно недоставать по крайней мере одного измерения — должна отсутствовать реальность каких нибудь ощущений. Но это не так. Все мои чувства в порядке, и я могу их использовать. Все вещественно я заключена в плоть, которая на ощупь слишком, слишком материальна.[3] Единственный поразительный недостаток, который я до сих пор наблюдала — это причина, даже чисто символическая причина.

Четверо других женщин уставились на меня в изумлении. Доктор взглянула на них с видом, ну теперь-то вы мне поверите. Потом снова повернулась ко мне.

— Мы начнем с нескольких вопросов, — сказала она.

— Прежде, чем вы начнете, — вставила я, — мне надо кое-что добавить к тому, что я сообщила вам прошлым вечером. Я снова его вспомнила.

— Наверное, удар при падении, — предположила она, взглянув на пластырь. — Что ты пыталась сделать?

Я проигнорировала вопрос.

— Я думаю, мне лучше рассказать вам остальное — что могло бы, по крайней мере, немного помочь.

— Что же, — согласилась она, — ты рассказала мне, что была замужем, но твой муж вскоре после свадьбы погиб, — она бросила взгляд на других, на их лицах было написано непроницаемое равнодушие. — После этого шла та часть, которой недоставало, — добавила доктор.

— Да, — сказала я, — мой муж был летчиком-испытателем. И то, что произошло с ним, случилось после свадьбы через 6 месяцев — всего за месяц до того, как истекал срок его контракта. После его гибели тетя увезла меня на несколько недель. Не думаю, что я когда-нибудь… вообще, что-то смогу вспомнить из того времени. Я… я… вообще тогда ничего не в состоянии была воспринимать.

Но помню, как однажды, проснувшись утром, я ясно себе представила, что так жить больше нельзя. Я осознала, что мне необходимо чем-то занять себя, скорее всего работой. Доктор Хеллиер, заведовавший больницей во Врейгестуле, где я работала до свадьбы, сообщил, что рад был бы снова меня там увидеть. Так что я вернулась и усердно работала, чтобы не оставалось много времени на размышления. Это было где-то восемь месяцев назад.

Однажды доктор Хеллиер рассказал о медикаменте, который удалось синтезировать его другу. Не думаю, чтобы он в действительности просил найти добровольцев для проведения опыта, но из того, что он сказал, выходило, что медикамент обладает необычными и эффективными свойствами. Я предложила себя для испытаний. Мне было все равно, случится со мной что-нибудь или нет, так как меня ничто ни с кем не связывало.

Та доктор, что говорила со мной, прервала меня вопросом:

— Что это был за медикамент?

— Он называется чайнжуатин, — ответила я. — Вы его знаете?

— Да, я слышала название. Что же это такое?

— Наркотик, — ответила я. — В естественном виде он содержится в листьях дерева, растущего главным образом на юге Венесуэлы. Его открыло одно из индейских племен, обитающих там, как, в свою очередь, другие открыли хинин. И почти также они его используют в оргиях. Некоторые жуют эти листья, впадая в транс, подобно зомби, от одной порции в 6 унций. Состояние транса длится 3–4 дня, в течение которых принявшие наркотик совершенно беспомощны, как дети, и не в состоянии ничего делать, поэтому присматривать за ними и охранять их поручают там членам племени.

По повериям этого племени, охранять впавших в транс необходимо, так как чайнжуатин высвобождает душу из тела, давая ей свободно блуждать повсюду в пространстве и времени, и самой важной работой охраняющего является присмотр за тем, чтобы никакая другая блуждающая душа не проскользнула в тело, пока истинный владелец в отлучке. Когда испытавшие транс приходят в себя, то утверждают, что пережили что-то волшебно-мистическое. Никаких неблагоприятных для здоровья эффектов чайнжуатин, кажется, не оказывает и не становится болезненно необходимым раз принявшему его как наркотик.

О своих же мистических переживаниях принявшие чайнжуатин рассказывают, что они очень сильны и хорошо запоминаются.

Друг доктора Хеллиера испытывал синтезированный чайнжуатин на лабораторных животных, отрабатывая толерантную дозу или что-то в этом роде, но он не мог узнать, насколько достоверны рассказы о мистических переживаниях. Безусловно, они были результатом воздействия наркотика на нервную систему, но какое же состояние он вызывал — экстаз, страх, трепет, ужас или еще что-то из десятка других состояний — без «подопытного кролика», обладающего мозгом, как человеческий, узнать что-либо было невозможно.