— Конечно, нет, дорогая. Я объясняю, что когда они возбуждены, они так же, как и мы, способны совершать ошибки. Однако для того, чтобы жить самим, они должны уничтожить нас, и из-за этого они нервничают, совершают одну ошибку за другой, думая, что их время уже пришло.

— Значит, мы должны спокойно сказать им: «Мы считаем, что вам пришлось убить шесть человек. Давайте забудем о них».

— Что ты предлагаешь? Выступить против них?

— Конечно, нет. Но если законом запрещено прикасаться к ним, я не понимаю, какой толк в подобном законе. Если он не способен подтвердить то, что всем и так понятно, мы уже не должны делать вид, будто ничего не случилось. Существуют и социальные меры воздействия.

— Они показали, что их сила предпочтительнее наших так называемых «социальных акций».

— Гордон, я не понимаю тебя, — торопливо проговорила Анжела. — У нас одинаковые взгляды, но теперь, кажется, я теряю в тебе союзника. Прогнозирование в данный момент равнозначно негласному прощению и поощрению.

— Мы смотрим на данный вопрос по-разному: ты судишь по законам общества и определяешь происходящее как элементарную борьбу за существование.

Последнюю фразу Зеллаби произнес как-то непривычно странно, голосом совсем другого человека.

— Мудрая овца не гневит льва, — продолжал он. — Она отдает себя в его лапы, надеясь на лучшее. Дети любят карамельки и будут терпеливо ждать их.

Его глаза встретились с глазами Анжелы. Растерянность и боль исчезли с ее лица, уступив место доверию. Меня эта сцена даже смутила. Зеллаби повернулся ко мне.

— Дорогой друг! У меня сегодня будет много дел. Возможно, вы захотите отпраздновать поднятие нашего шлагбаума? Поезжайте в Трейн с Анжелой.

Незадолго перед вторым завтраком мы возвратились в Киль Мейн. Зеллаби сидел в кресле на веранде. Он не слышал моих шагов, и, увидев его лицо, я был поражен переменой, происшедшей в нем. За завтраком он выглядел помолодевшим и сильным, а сейчас передо мной сидел старый, уставший, больной человек. Легкий ветерок шевелил его волосы, подчеркивая худое лицо, взгляд, устремленный вдаль.

Половицы заскрипели, Зеллаби встрепенулся. Лицо его оживилось, оно вновь принадлежало именно тому Зеллаби, которого я хорошо знал. Я сел в кресло рядом с ним, поставив на пол большую банку карамелек. Зеллаби внимательно посмотрел на нее.

— Они их очень любят, ведь они просто дети.

— Послушайте, — обратился я к нему. — Мне не хочется быть слишком назойливым. Но не думаете ли вы, что неразумно идти туда сегодня вечером. В конце концов время вспять не повернуть. Они не могут не предполагать, что против них будут предприняты меры. Их ультиматум сразу же принят не будет, если будет принят вообще. Вы сказали, что они нервничают и сейчас, оставаясь при этом крайне опасными.

— Только не для меня, мой дорогой. Я стал их учителем еще до того, как власти приложили к ним руки. И я продолжаю их учить. Я не могу сказать, что понимаю их, но думаю, что знаю о них больше, чем кто-либо другой. И главное — они мне доверяют…

Он замолчал, откинувшись в кресле.

— Доверяют… — начал он, но в этот момент в комнату вошла Анжела с подносом в руках, ка котором стояла бутылка вишневой настойки и стаканы. Зеллаби тут же принялся расспрашивать ее о том, что говорят о нас в Трейне.

За ленчем он был более молчалив, чем обычно, сразу же после него вышел из кабинета. Чуть позже я увидел его идущим к шоссе — направление его ежедневной прогулки, но он не пригласил меня с собой, поэтому я развалился в кресле. Он вернулся к чаю, за которым посоветовал мне как следует поесть, так как из-за лекции ужин будет перенесен.

Анжела без особой надежды вставила:

— Дорогой, ты не думаешь… Я имею в виду, они уже видели твои фильмы. Я знаю, что ты показывал этот фильм два раза, по крайней мере. Не мог бы ты отложить его и найти новый?..

— Дорогая, это очень хороший фильм. Его можно смотреть больше чем два раза, — объяснил Зеллаби немного обиженно. — Кроме того, я не говорю два раза одно и то же: об островах Греции всегда найдется что сказать.

В половине седьмого мы начал и загружать его вещи в машину. Оказалось, что их очень много. Бесчисленные коробки с проектором усилителем, громкоговорителем, коробка с фильмом, магнитофон. Все очень тяжелое. Когда все сложили, показалось, что он уезжает не на вечернюю лекцию, а в длительное путешествие. Сам Зеллаби крутился вокруг, проверяя, пересчитывая. Добавил банку карамелек и, наконец, довольный повернулся к Анжеле.

— Я попросил Гейфорда довезти меня до Фермы и помочь разгрузиться. — сказал он. — Не беспокойся, — он прижал ее к себе и поцеловал.

— Гордон… — начала она. — Гордон…

Он поднял ее лицо и посмотрел в глаза.

— Не бойся, дорогая, я знаю, что делаю, — сказал он ей. Затем он повернулся, сел в машину, и мы поехали по шоссе. Анжела оставалась на ступеньках, несчастно глядя на нас.

Я не могу сказать, что, когда мы подъехали к Ферме, у меня не было дурных предчувствий. Однако внешне на Ферме ничто не вызывало тревогу. Это было довольно большое здание, изуродованное новыми, индустриального типа крыльями, построенными как лаборатории во времена мистера Кримма. Лужайка перед домом еще носила следы побоища, развернувшегося здесь две недели назад. Наш приезд не остался незамеченным. Прежде чем я успел открыть дверцу и выйти, парадная дверь распахнулась, и с десяток Детей возбужденно сбежали по ступенькам, крича:

— Здравствуйте, мистер Зеллаби!

Они открыли задние дверцы, и два Мальчика начали вытаскивать вещи. Две Девочки понесли по ступеням вверх микрофон и свернутый экран. Другие с восторгом вытащили банку с карамельками и поспешили за Девочками.

— Стоп, — сказал Зеллаби обеспокоенно, когда они дошли до тяжелых ящиков. — Это очень деликатные вещи. Обращайтесь с ними аккуратнее.

Мальчик улыбнулся ему в ответ и поднял один из черных ящиков. Ничего странного или загадочного сейчас в Детях не было, если не считать их удивительной похожести, словно они были из Хора музыкальной комедии. В первый раз со времени моего приезда я разглядел в них просто детей, и было невозможно сопрягать этих детей с опасностью. Визит Зеллаби был очень важным событием. Я видел, как он наблюдает за ними с доброй, умудренной улыбкой. У меня появилось чувство, что это совсем не те Дети. Было трудно представить их в сцене с несчастным констеблем, которая поразила Бернарда. И еще труднее было поверить, что они могли предъявить ультиматум для передачи его в высшие инстанции.

— Надеюсь, присутствовать будет большинство, — полувопросительно сказал Зеллаби.

— Да, мистер Зеллаби, — заверил его один из Мальчиков. — Все, кроме Уилфреда, конечно: он в изоляторе.

— Спина все еще болит, но повязку сняли, и доктор сказал, что все будет в порядке.

Мое чувство недоумения и удивления продолжало расти. Я все с большим трудом мог поверить, что именно эти Дети убили шесть человек и что Зеллаби, который стоял рядом, был тем же Зеллаби, который говорил об угрозе.

Последние ящики были вынесены из машины, и тут я вспомнил, что они уже были в машине, когда мы начали грузить остальное. Они были очень тяжелыми, так как каждый ящик тащили два Мальчика.

Зеллаби проследил затем, как они поднимаются по лестнице, и повернулся ко мне.

— Огромное спасибо вам за помощь, — сказал он, словно отпуская меня.

Я был разочарован. Мне хотелось остаться и продолжать изучать их во время беседы. Зеллаби поймал выражение моего лица.

— Я бы пригласил вас остаться, — объяснил он. — Но должен признаться, что мысли об Анжеле не дают мне покоя. Она очень встревожена. Она всегда неуютно чувствует себя с Детьми, и эти несколько месяцев огорчили ее больше, чем она показывает. Я очень надеюсь, что вы, мой дорогой друг… Это было бы очень любезно с вашей стороны…

— Конечно, — сказал я. — Как непростительно с моей стороны не подумать об этом. Да, конечно…

Что еще можно было сказать?.. Зеллаби улыбнулся и протянул мне руку.