— Кто спорит, — согласился капитан, — но среди этих, как вы выразились, трудностей — давление в четыре-пять тонн на квадратный дюйм.

— Гм, об этом стоит поразмыслить. — Я нахмурился. — Возникает еще один вопрос: что они здесь делают?

— Вот-вот.

— И никакой зацепки?

— Они прилетают, — задумчиво рассуждал он, — возможно, и улетают. Но преобладает явно первое — вот в чем дело.

Я взглянул на карту, испещренную линиями и точками.

— Вы что-нибудь предпринимаете? Или мне не следует задавать подобных вопросов?

— Для этого мы вас, собственно, и пригласили, к этому я и вел весь разговор. Мы собираемся произвести разведку. Само собой разумеется, что ни о каких радиопередачах не может идти и речи, но нам необходимо все записать и заснять от и до. Так что, если ваши люди заинтересуются…

— И куда мы отправляемся?

Он показал пальцем на карте.

— О! — воскликнул я. — Моя жена питает пристрастие к тропическому солнцу, особенно в Вест-Индии.

— Сколько мне помнится, у нее было несколько довольно неплохих документальных сценариев.

— Да, да, — размышляя, пробубнил я. — Если И-Би-Си откажется, это будет непростительной ошибкой.

Пока берег не исчез за горизонтом, огромный предмет, возбуждавший наше любопытство, был скрыт под чехлом. Он как гора возвышался посреди кормы на специально сконструированной опоре.

Снимали чехол в торжественной обстановке, но «разоблаченная» тайна оказалась всего лишь металлической сферой около десяти футов в диаметре с круглыми, похожими на иллюминаторы, окнами и с большим кольцом для троса сверху.

Начальник экспедиции, капитан-лейтенант, окинув влюбленным взглядом свое детище, обратился к присутствующим:

— Аппарат, который вы сейчас видите, называется батископ.

Он сделал значительную паузу.

— Кажется, Бибе… — шепнул я Филлис.

— Нет, — ответила она, — у того была батисфера.

— А…

— Он сконструирован так, — продолжал капитан-лейтенант, — что способен противостоять давлению в две тонны на квадратный дюйм и теоретически может опуститься до глубины в тысячу пятьсот саженей. Однако мы планируем погружение более чем на тысячу двести саженей, оставляя, таким образом, запас прочности в семьсот двадцать фунтов на квадратный дюйм. Даже в этом случае мы побьем достижения доктора Бибе, погрузившегося на глубину немногим более пятисот саженей, и Бартона, который достиг отметки семьсот пятьдесят саженей…

Мне стало скучно, и я обратился к Филлис:

— Я как-то не очень разбираюсь в этих саженях. Сколько это будет в нормальных человеческих футах?

Филлис сверилась со своими записями.

— Глубина, которую они собираются достичь — семь тысяч двести футов, а которую могут достичь — девять тысяч.

— Внушительно.

Филлис в некоторых отношениях гораздо практичнее меня.

— Семь тысяч двести футов, — сообщила она, — это чуть больше мили с третью. А давление на этой глубине немногим больше тонны с третью.

— Ах ты, моя сценаристочка, — восхитился я, — что б я без тебя делал? Но все же…

— Что?

— Тот парень из Адмиралтейства, капитан Винтерс, говорил о давлении в четыре-пять тонн… — Я повернулся к начальнику экспедиции. — Какая здесь примерно глубина?

— В районе Кайманской впадины, между Ямайкой и Кубой, — ответил он, — более пяти тысяч.

— Но… — начал я удивленно.

— Саженей, милый, — подсказала мне Филлис, — в футах тридцать тысяч.

— А-а-а, — протянул я. — это около пяти с половиной миль?

— Да, — подтвердил капитан-лейтенант.

— А… — начал было я.

Но он уже вернулся к своему докладу.

— Это, — обратился он к собравшейся толпе, состоявшей к тому времени из меня и Филлис, — на сегодняшний день предел наших возможностей. Хотя… — Он сделал многозначительный жест и указал на точно такую же сферу, но гораздо меньшего диаметра. — Здесь перед нами совершенно другой аппарат, способный достичь в два раза большей глубины, нежели батископ, а, возможно, и еще большей. Этот аппарат полностью автоматизирован и кроме всевозможных измерительных приборов оснащен пятью телевизионными камерами. Четыре из них дают изображение в горизонтальной плоскости, а пятая — в вертикальной, под самой сферой.

— Этот прибор, — вдруг раздался чей-то голос, имитирующий интонацию начальника, — мы называем «телебат».

Однако никакая насмешка не могла смутить капитан-лейтенанта — никак не отреагировав, он невозмутимо продолжал лекцию. Но аппарат уже был окрещен и так и остался телебатом.

В течение трех дней мы занимались испытанием и наладкой оборудования. Нам с Филлис тоже позволили влезть в батископ и погрузиться на триста футов, просто так, чтобы почувствовать, что это такое, после чего мы уже не завидовали тем, кому предстояло погружение на тысячу саженей.

Утром четвертого дня все столпились вокруг батископа. Два участника экспедиции — Вайзман и Трент, протиснулись сквозь узкое отверстие внутрь аппарата, затем им передали необходимую на глубине теплую одежду, пакеты с едой, термосы с горячим чаем и кофе.

— О'кей, — махнул на прощание Трент, показавшись из люка.

Матросы задраили крышку люка и при помощи лебедки перенесли батископ за борт. Он висел, сверкая в солнечных лучах, и слегка покачивался. Неожиданно на телеэкранах возникло наше изображение — кто-то из парней внутри батископа включил камеру.

— О'кей! — уже из динамика раздался голос Трента. — Опускайте!

Батископ коснулся воды, и через мгновение волны океана сомкнулись над ним.

Я не хочу описывать детально все погружение — оно было долгим и утомительным. Надо сказать, смотреть на экран, ничего не делая, довольно скучное занятое. Вся жизнь моря, оказывается, четко разграничена на определенные слои-уровни. Верхний, самый обитаемый слой, кишит планктоном, подобно непрекращающейся пылевой буре. Разглядеть можно только существа, вплотную приблизившиеся к иллюминаторам. Глубже из-за отсутствия питательного планктона, жизни почти нет, лишь изредка на экранах проскальзывают тени каких-то рыб: мрак и пустота, однообразный вид до тошноты. Поэтому большую часть времени мы провели с закрытыми глазами и лишь изредка выходили на воздух перекурить. Солнце палило нещадно, и матросам приходилось то и дело поливать раскаленную палубу водой. Флаг, что тряпка, болтался на флагштоке, разморенный океан распластался под тяжелым куполом неба и только где-то над Кубой виднелась тонкая полоска облаков. Кроме помех в наушниках, тихого гудения лебедки и голоса матроса, отсчитывающего пройденные сажени, ничто не нарушало безмолвия дня.

Иногда неожиданно раздавался бодрый баритон начальника экспедиции:

— Эй там, внизу, все в порядке?

И мгновенно в наушниках отзывалось.

— Да, да, сэр.

Один раз, кажется, Вайзман спросил:

— Был ли у Бибе костюм с электроподогревом?

Выяснилось, что никто не знает.

— Если нет, снимаю перед ним шляпу!

— Полмили, сэр! — раздался скрипучий голос матроса.

Лебедка продолжала вращаться, на экранах было все то же: отдельные стайки рыб, тут же исчезающие в темноте. Смотреть было не на что. В наушниках пожаловались:

— Эти твари неуловимы! Стоит поднести камеру к одному иллюминатору — появляются в другом!

— Пятьсот саженей. Вы обходите Бибе! — объявил капитан-лейтенант.

— Чао-чао, Бибе! — отозвались на глубине, и снова на долгое время наступила тишина.

Внезапно молчание прервал далёкий голос:

— Удивительно! Здесь опять жизнь: куча головоногих, больших и малых. Вы должны видеть! Что-то еще, на границе света — очень большое… не могу точно… Возможно, гигантский кальмар… Нет, черт побери! Не может быть!.. Кит… на такой глубине!

— Маловероятно, но возможно, — авторитетно заметил начальник экспедиции.

— Но в этом случае… эх, черт, он скрылся! Н-да! Мы, млекопитающие, иногда добираемся сюда.

— Обходим Бартона! — объявил капитан-лейтенант и добавил, неожиданно сменив тон: — Теперь, ребятки, все зависит только от вас. У вас все в порядке?