— Не больно? — Костя обвел кромку ранки, оставшейся от его клыков.
— Нет, — прошелестел Антон.
Костя вздохнул, прикоснулся к его приоткрытым губам своими и выбежал из дома. Антон закрыл дверь и прошлепал на кухню. В кои-то веки в голове у него была полнейшая пустота. Он, привыкший анализировать каждое движение, как свое, так и партнера, сейчас просто вытерся до относительной чистоты, приоткрыл все окна, переоделся в пижаму и рухнул в постель, мгновенно засыпая.
Все следующее утро он незаметно косился на щебечущего соловьем Ромку. Но тот либо в самом деле ничего не заметил, либо очень уж умело делал соответствующий вид. Во всяком случае, никаких ехидных улыбочек или многозначительных взглядов Антон не заметил.
Полдня он ощущал непрекращающееся ни на минуту волнение, которое поначалу списывал на тревогу перед поездкой. Однако, в сотый, кажется, раз поймав себя на взгляде, брошенном в сторону телефона, вдруг осознал, что причиной был вовсе не отъезд. Но Костя не позвонил. И не пришел. Ни днем, ни вечером, когда Антон уже весь извелся. Не было его и на вечерних посиделках, хотя Антон был свято уверен, что не прийти туда-то Костя не сможет.
— Ты какой-то… напряженный, — несмело поинтересовался Ромка. — Случилось чего?
Антон и сам не понимал, случилось ли, а если и да, то что именно, поэтому отрицательно мотнул головой и состроил лицо попроще. После недолгих размышлений, он смог убедить себя, что у Кости просто дела. Мало ли, ритуал обмазыванием омеги спермой не заканчивается и от альфы требуется, к примеру, убить медведя или голым пробежаться по лесу. В конце концов, Костя тоже был живым, пусть и не совсем человеком, и ему тоже требовалось время, чтобы все проанализировать и разобраться в себе. Успокоив себя такими мыслями, Антон перестал заморачиваться и активно подключился к общему разговору.
На следующий день Костя снова не позвонил. И вот это уже напрягало. Но Антон все еще думал о том, что альфы может просто не быть в деревне, и гнал из головы всякие гадкие подозрения. Он выдраил дом, перестирал белье, наготовил деду еды и убрал ее в морозилку. Вещи были почти собраны, оставались мелочи, которые Антон оставил на виду и планировал убрать непосредственно перед отъездом. Он схватил пакет со сменной одеждой и вышел на улицу: так уж удачно совпало, что у Ромкиной семьи именно сегодня был банный день, так что Антон перед дорогой мог хорошенько вымыться. Дорога до дома друга была уже выучена, так что смотреть под ноги смысла не было. Антон перепрыгнул небольшую лужу и буквально напоролся взглядом на замершего в нескольких метрах впереди Костю. Он улыбнулся и уже почти вскинул руку в приветствии, как тот вдруг еле заметно скривился и отвернулся, окатив изумленного Антона мерзотной волной позабытых уже воспоминаний. А затем развернулся и быстро ушел прочь.
Антон умел себя обманывать, но не тогда, когда ситуация была совершенно очевидной. Винить Костю смысла не было: он изначально ничего не обещал и позиционировал позапрошлую ночь просто как ритуал, способный помочь Антону. Но от обиды и иррационального унижения шумело в голове и подкашивались ноги. Наверное, в такой ситуации полагалось разрыдаться, но мерзотный горько-соленый комок в горле, казалось, начисто заблокировал эту возможность.
Антон глубоко задышал приоткрытым ртом и сжал кулаки, впиваясь ногтями в мякоть ладони. Боль отрезвила достаточно, чтобы доползти до Ромки и не подать вида, что что-то произошло. Собственно, перед отъездом и расставанием его грусть была объяснима, и вопросов никто не задавал.
Ночь прошла в липком дурмане размытой реальности и сюрреалистических снов. Они причудливо накладывались друг на друга, не давая толком отдохнуть. Антон ерзал, сбил простынь в ком, миллион раз ходил попить и столько же отлить. Заснул уже под утро и проспал Ромкин уход. Он буквально заставил себя позавтракать парой бутербродов, потому что есть не хотелось. Хотелось, чтобы рассосался набивший оскомину ком в горле и чтобы мысли перестали постоянно соскакивать на Костю и всю связанную с ним хрень.
Вскоре вернулся переделавший домашние дела Ромка, и стало полегче. Антон, насколько смог, растворился в общении с ним, построил немудрящие планы о том, как встретиться раньше следующего лета. Ромка, что странно, отделывался междометиями и какими-то грустными улыбками, хотя обычно кипел и бурлил идеями. Собственно, за этим разговором вышло время. За ними зашел Саша и Ромкин отец. Они взяли сумки, оставив омегам небольшие поноски. И всю дорогу до реки Антон, мысленно матеря себя, краем глаза глядел по сторонам, надеясь… Да к черту! Будучи уверенным, что хоть сейчас-то Костя должен с ним пересечься. Ведь не попрощаться нельзя. Хрен с ним, с недосексом, было ведь еще что-то. Были разговоры, прогулки, дискотеки. Была духовная близость, ее же не сыграть! Ведь Антон ничего и не ждал, ничего не требовал. Глупо в их ситуации ждать и требовать. Расстояние еще и не такие отношения рвало в клочья.
И все же Кости не было. Ни по дороге, ни на реке среди провожающих. Антона затискали, передавая из одних объятий в другие, заставили несколько раз пообещать, что он наконец-таки приедет на зимние каникулы, потому что зима на Севере — это «не ваша срань», и посадили с вещами в лодку. Антон судорожно махал им рукой почти до другого берега, а сам силился разглядеть среди убывающих фигур ту самую, которой так и не дождался. Он не выдержал и разрыдался только у самой машины, когда завсхлипывал Ромка, и ненавидел себя за то, что слезы эти лишь наполовину из-за расставания с другом.
Дурная голова не давала успокоиться еще полдороги, заставляла смотреть в окно, дробить однообразный пейзаж на фрагменты. Антону очень хотелось увидеть выбивающееся из него движение, посторонний силуэт. Ведь может же такое быть, ведь скорость перекрывает время до нужного расстояния! Но никого не было. Только густой таежный лес, прерывающийся проплешинами тоскливых болот, дорога и пыль. Измученный Антон задремал. На каждой кочке он бился головой о стекло и просыпался, но открыть глаза просто не было сил, и он засыпал снова.
Легкий флер безнадежности появился только дома, на вокзале, когда Антон оборачивался больше по привычке. От этого тянуло ноющей болью, но Антон был даже рад: боль не позволяла забываться и надеяться. Он сознательно кутался в обреченность, вытягивал ее из себя каждый раз, когда бестолково оглядывался. И где-то через неделю надежда исчезла. Антон топил ее в контроле за рабочими, мелких бытовых делах и подготовке к учебе. Он так и не избавился от школьной еще привычки начинать новый учебный год с новыми вещами, поэтому старательно и крайне избирательно закупался канцелярией и одеждой — драные джинсы и пестрые футболки остались для улицы и тусовок. Вскоре приехали многочисленные друзья и приятели. И началось безумство постлетних встреч с обменом впечатлениями. Больше всего Антон боялся, что кто-то разгадает его, обнажит подгнившее за лето нутро. И он улыбался и шутил в два раза больше обычного, стараясь не переигрывать. На его счастье вовремя приехал в хлам разбитый курортным романом друг и осторожное, только начавшееся приглядывание всех остальных друзей моментом переместилось с Антона на него.
