Увлечение судебными процессами доходило до фанатизма. Приходя в суд часов в одиннадцать утра, женщины могли просидеть там до 3–4 часов ночи. Любой мужчина давно бы свалился от духоты, недосыпа и голода, а они ничего — съедят пару сосисок в буфете и снова «на дело». Семья, дом — все забывалось. Прибежит, например, за какой-нибудь «уголовной дамой» слуга, посланный мужем:

— Барыня, я за вами, барин послал, у Костиньки жар.

— Так, а я что, доктор? — возмущается отвлеченная от процесса дама.

— Нет, но барин просил, чтобы вы домой к сыну шли.

— Скажи ему, идиоту, что я уйти никак не могу. Тоже выдумал, сейчас речь прокурора будет, а он — домой.

Бороться с «уголовными дамами» было совершенно бесполезно. Даже если процесс считался закрытым и вход на него был по билетам, они шли на все, лишь бы эти билеты раздобыть: сторожили ответственных за билеты у дверей дома, чуть ли не ночью проникали к ним в апартаменты… И в итоге попадали на вожделенное заседание, где, следя за хитросплетениями дела, вскрикивали, хлопали в ладоши и хлопались в обморок, превращая рутинное заседание в увлекательное шоу.

Сотню лет назад с наступлением летних дней петербуржцы стремились покинуть «гранитный мешок» Петербурга и перебирались на дачи. Квартиры, которые они снимали в доходных домах, многие из них за собой не оставляли — платить и за дачу, и за городские апартаменты было накладно. Естественно, как только приближалась осень, петербуржцы начинали искать себе квартиру. И вот осенью 1898 года многие горожане столкнулись с большой проблемой — за лето квартиры так взлетели в цене, что вернуться в город не удалось. Пришлось остаться на дачах. Загородные дома обогревались печами, которые нужно было чем-то топить. Но беда не ходит одна: спекулянты-дровянники вздули цены на свой товар, и сжигать в печи такое количество денег для многих было просто немыслимо. Один из таких бедолаг-дачников, измученный тяжкими раздумьями о холодной зиме и дровах, которых купить нет никакой возможности, нашел тем не менее отличный выход из положения.

Дом, в котором жил летом Федор Коромыслов, стоял совсем рядом с железной дорогой. Неудобно, конечно, шумно и дымно, зато и цена была невелика, для его и без того тощего кармана более чем подходящая. Как-то в очередной раз задумавшись о наступающей зиме, глядел он из окна на проходящий мимо паровоз. И тут дачника осенила роскошная идея. Быстро собравшись, он отправился в ближайшее депо. Там он созвал всех кочегаров и торжественно объявил о том, что специально для них организует конкурс: на своем заборе, который идет вдоль железнодорожного полотна, он ставит пустую бутылку, а кочегары, проезжая на полном ходу мимо его дачи, должны куском угля в бутыль попасть и ее разбить. Тому, кто сможет поразить цель, Коромыслов обещал выдать три рубля. Приз был более чем знатный, да и развлечение обещало быть презабавным, кочегары азартно взялись за дело, и началось…

Ежедневно с утра до вечера, в течение полутора месяцев забор подвергался ожесточенной угольной бомбардировке. Но поезда шли быстро, метких стрелков среди кочегаров было маловато, к тому же бутылка оказалось на редкость крепкой: от попадавших в нее кусков злодейка только падала, а биться никак не желала. Между тем хитрец-дачник каждый день брал мешок и ходил вдоль забора, собирая разбросанный уголь. Набрав даже больше, чем было нужно, чтобы легко пережить самую лютую зиму, Коромыслов вновь отправился в депо и с горечью и сожалением заявил, что соревнование окончено. «Увы, — сказал он, — среди вас не нашлось победителя, но не стоит печалиться, следующей осенью будет новое соревнование, и может, тогда кому-нибудь повезет». И ушел, так и не заплатив ни копейки за то, что кочегары обеспечили ему тепло и уют на всю зиму.

Около ста лет назад в Кронштадте проживал некий мещанин Артемий Оголишин. Будучи поваром по профессии, он сумел довести свое мастерство до весьма приличного уровня и завоевать популярность в родном городе. Со временем ему, как человеку творческому, стало тесно на острове, и он тогда принял решение отправиться на «большую землю», а именно в Петербург.

Понимая, что «голыми руками столицу не возьмешь», ее требуется чем-то удивить, Оголишин изобрел машину для выпекания блинов. Созданный им агрегат представлял собой закрытый ящик с небольшой печкой. Когда печь накалялась, следовало наполнить маслом специальную коробку, затем влить заранее приготовленную опару в аппарат и постоянно вертеть находящееся сбоку колесо-маховик. Спустя некоторое время блины какого угодно размера начинали ползти из аппарата. Такой способ блинопечения отличался большой экономичностью и в десять раз ускорял сам процесс приготовления. Стоя многие годы у плиты, изготовив вручную не одну тысячу блинов, повар-изобретатель на собственном опыте знал, насколько это утомительное и однообразное занятие, и поэтому был полностью уверен в успехе своего нововведения. К тому же, дело шло к Масленице. Однако в Питере, куда бы он ни обращался, во всех гостиницах, ресторанах и трактирах, ссылаясь на вековые традиции приготовления блинов, его изобретение встречали отказом. «Русского человека блином не обманешь», — отвечали ему повсюду.

Напрасно Оголишин убеждал, что «машинный блин гораздо лучше грязной ручной стряпни», — все было тщетно. Отчаявшемуся «блинному изобретателю» оставалось только по русской же традиции «запить горькую», поскольку, помимо прочих неприятностей, он потратил на создание аппарата и текущие расходы почти все свои сбережения.

И неизвестно, чем бы для него все закончилось, если бы в город не приехал один иностранец, который раз в несколько лет наведывался в Россию, где «за гроши» приобретал всевозможные изобретения у неудачливых создателей. Свои поиски иностранец вел по основным пристанищам неудачников, то есть по пивным и кабакам. Там-то он и обнаружил Оголишина, который, правда не без горечи, продал ему свое детище, недоумевая, зачем «благодетелю» понадобился «блинный аппарат», поскольку непонятно, где еще, кроме России, потребляют блины в таком количестве.

Но иностранец, похоже, был готов скупать все подряд, и спустя пару дней Оголишин привел к нему одного своего знакомого, «товарища по несчастью», который умудрился придумать снаряд, усиливавший звуки пушечных выстрелов. Изначально это изобретение предназначалось для пушки Петропавловской крепости, дабы полуденный выстрел был слышен не только в самом городе, но и в Шувалове, Сестрорецке, Тосне, Красном Селе, а может быть, даже и в Кронштадте. Но городские власти не приняли новаторства, справедливо опасаясь за стекла домов в центре города и барабанные перепонки их обитателей. Ушлый иностранец прикупил и этот проект, объяснив, что любое изобретение при правильном подходе всегда принесет пользу и доход.

Около ста лет назад в одной из столичных парикмахерских произошел довольно забавный для окружающих, но не для самого пострадавшего случай.

Во время бритья молодому купцу Баженову, готовившемуся ехать на собственное венчание, нечаянно отмахнули бритвой кусочек носа. Ранение было ничтожное и не вызвало даже большой боли, но после «операции» жених стал выглядеть настолько курьезно, что незамедлительно превратился в мишень для всевозможных шуток со стороны знакомых. Кончиком носа потери не ограничились. Самое ужасное, что «вероломная» невеста подняла на смех «курносого» жениха и решительно отказалась выйти за него замуж. Вместе с невестой, разумеется, исчезло и ее приданое в 10 тысяч рублей. На следующий день Баженов прибежал к владельцу парикмахерской требовать компенсации за причиненное «неизгладимое» увечье, из-за которого он лишился возможности выгодно жениться. Но там ему ответили, что он сам виноват, поскольку находился под хмельком и вертелся во время бритья во все стороны. Ничего не добившись от своих «палачей», экс-жених подал в суд на их заведение, предъявив иск на 9500 рублей, а в качестве вещественных доказательств приложил две свои фотографии, на которых был изображен до и после «экзекуции», присовокупив для убедительности многострадальный кусочек носа. Этот редкий для юридической практики случай был разрешен в пользу пострадавшего. Но по суду ему полагалась лишь половина требуемой суммы, так как, исходя из свидетельских показаний, Баженов все же находился в некотором подпитии, чем затруднял работу мастера. Хозяин парикмахерской выплатил коммерсанту деньги, а долг записал на счет того самого парикмахера, имевшего неосторожность «влипнуть в историю». Последний, впрочем, нашел оригинальный способ расплатиться. Он отправился в Красное Село, где постоянно проводились военные учения, и пристроился там каждое утро брить офицеров и воспитанников. Те прозвали цирюльника «рекордистом», поскольку ему удавалось затрачивать на одного человека не больше трех минут. Все были довольны работой «фигаро», поэтому зарабатывал он не меньше 12–15 рублей в день, что дало ему возможность довольно быстро развязаться с долгом. Но после этого он не захотел возвращаться в столицу, поскольку его устраивали более дисциплинированные и щедрые клиенты в форме.