Особенно «сладкой» была жизнь в арестном доме на Казачьем плацу, где «отдыхали» мелкие дебоширы, хулиганы и прочие нарушители общественного спокойствия. Жизнь у этих узников была почти райская. Журналист одной из петербургских газет, попавший в тюрьму на Казачьем, с удивлением описывал уютные и просторные залы, которые явно по недоразумению пока еще называли камерами. Широкие коридоры, отличная вентиляция и электрическое освещение… Единственное, на что, пожалуй, жаловались заключенные, — курить приходилось тайком. Впрочем, и этот запрет вскоре сняли. В общем, сказка, разве что водки по камерам не разносили.

Понятное дело, всякие нищие и оборванцы стремились совершить какой-нибудь легкий проступок и попасть в этот тюремный рай. Желание это обострялось еще тем, что, коротая время за решеткой, можно было бесплатно получить любую врачебную помощь. Местные доктора готовы были лечить от любой хвори. К примеру, попал как-то в арестный дом глухонемой дебошир, и тюремные лекари вернули ему и слух и голос. Одновременно с ним другому узнику выводили бородавки на лице, а третий арестант, лысый, был обеспечен мазью для отращивания волос. Видя наплыв «клиентов», к арестному дому даже пристроили один этаж. Но и он вскоре был заполнен, так что на дверях заведения впору было вывешивать табличку «Извините, мест нет».

Откуда же такое благоденствие? Все очень просто: штрафы, которые взимались в Петербурге с нарушителей порядка, городские власти были обязаны направлять исключительно на благоустройство арестного дома. Вы будете смеяться, но так они и поступали, отдавали все до копейки. Вот начальство и тратило: завели современное электрическое освещение, отстроили чудную баню, обеспечили арестантов бельем, какое не снилось и пациентам городских больниц, организовали здоровый и сытный стол… Но деньги все шли и шли. Куда их тратить, уже никто не знал. В итоге накопилось больше 300 тысяч рублей — капитал по тем временам значительный. Думали, думали, да и отстроили второй такой же дом — так сказать, по просьбам «посетителей».

А среди петербургских официантов и прочей прислуги пошла шутка — в ответ на жалобы клиентов по поводу плохого обслуживания они говорили: «Что же вы хотели, милейший, у нас тут не арестный дом, живем поскромнее…»

Сто лет назад в одном петербургском страховом обществе произошел не имеющий аналогов случай. Человек, который работал в этой конторе счетоводом на протяжении двадцати лет, за все время службы ни единого раза не побывал в отпуске. Ситуация осложнялась тем, что хозяином и непосредственным начальником этого служащего являлся немец по фамилии Кнейпе, как и положено — аккуратный в ревности к наживе и педантичный во всем. Всего два-три дня в году он не отпирал своей конторы. И его сотрудникам достаточно было хотя бы один раз не явиться на службу, чтобы быть исключенным. Поэтому работу счетовод манкировал только один раз по случаю смерти прабабки и то только на половину дня. Моментов, когда служащим нечего было делать, просто не существовало, нужное занятие находилось всегда, например сосчитать стальные перья в коробочке.

Как-то в невыносимо жаркий летний день, когда уже стало невозможным ни сидеть на высоком табурете за рабочим столом, ни стоять рядом с ним, когда цифры гроссбуха плавно поплыли перед глазами, из справедливо наболевшей груди счетовода вырвался полный отчаяния вздох: «Отдохнуть бы!» И надо же такому случиться, что именно в этот момент мимо его стола проходил начальник Август-Фредерик и грозно заметил: «Вам нужно стыдиться в сорок лет думать о Смоленском кладбище! Создатель сотворил нас для каждодневного труда, а не для мыслей об отдыхе». «Послушайте, а если случится смертельно заболеть или попасть в тюрьму, что тогда?» — вспылил счетовод. «О, в этом случае вы, конечно, можете не приходить на работу», — серьезно ответил немец. Вечером, выходя из конторы, счетовод бормотал, что на Сахалине раз в году «душегубов всяких» и то отпускают сходить в церковь покаяться. А на следующий день он на работу не явился. Посыльный, которого отправили справиться, что случилось с отсутствующим, вернулся в недоумении, поскольку счетовода дома не оказалось по причине «нахождения под стражей». А жена счетовода сообщила, что сам он несказанно доволен этим фактом, шлет всем горячие приветы и обещает увидеться через пару недель.

Оказалось, что, покинув трудовую вахту и дойдя до ближайшего сквера, утомленный жизнью и работой счетовод присел на скамейку и понял, что его сильно раздражают бестолковое щебетание пташек, глупо и свободно растущая трава и не дают покоя бесконтрольно плывущие по небу облака. «Нужно взять себя в руки, иначе добром это не кончится», — подумал счетовод, имея в виду, безусловно, свое душевное состояние. Но тут он заметил прилично одетого господина, который сидел напротив и, казалось, нарочно болтал ногами, беззаботно жуя черешню, и явно бездельничал. Это было уже слишком для истерзанной работой души, счетовод подскочил к нему и просто со всего размаху дал в ухо. Разразился скандал, завязалась драка, подбежал городовой, счетовода повязали… И наступил долгожданный отдых. Две недели, проведенные в Казачьем остроге, пошли счетоводу явно на пользу. На службу он вернулся порозовевший и в приподнятом настроении.

Сотню лет назад в Петербурге было море всевозможных развлечений: театры, вечера, приемы и балы — только успевай всюду побывать. Однако большой группе прекрасных обитательниц столицы все это не приносило удовольствия. Единственной их радостью были громкие уголовные процессы, которые они исправно посещали. Их так все и звали — «уголовные дамы». Подобно заядлым театралкам, они толпились у расписания судебных процессов и делали пометки, решая, куда пойти.

Каждое утро они первыми появлялись в суде. Тут их все знали в лицо. Служитель, принимая пальто и галоши, спрашивал:

— На покушение жены пришли, мадам Раменская?

— А разве отложено? — испуганно спрашивала дамочка.

— Нет-нет, все будет, как и обещано.

Спешно поднимаясь на второй этаж, мадам встречалась со своими «коллегами по увлечению», и первый взволнованный вопрос был все тот же: «Отложено?» Узнав, что все в порядке и заседание вскоре начнется, дама задавала новый вопрос: «Кто защищает?»

— Присяжный поверенный Федотов, — отвечали сведущие.

— Ну опять он затянет: «Обернемся к семнадцатому веку, посмотрим, чем была женщина», — опять эти цитаты из Шекспира, как это все надоело, — со знанием дела резюмировала мадам Раменская.

А потом начиналась увлекательная охота на адвокатов, судебных приставов и обвинителей. Стайки «уголовных дам» пытались поймать всех этих господ и вызнать подробности предстоящего процесса. Запуганные неуемным любопытством женщин, те спешно ретировались в кабинеты и не казали оттуда носа до самого начала.

Но больше всего не везло тому подсудимому, который до процесса обретался на свободе. Не дай Бог ему было появиться чуть раньше назначенного часа. «Дамы» тут же летели к нему и начинали громким шепотом обсуждать будущую жертву:

— Недурен. Глаза с поволокой, значит, склонен поддаваться чужому влиянию. Походка у него больно нервная — точно, виновен: в душе сознает свою вину. Я вам уверенно говорю, походка любого выдаст.

Растерянный подсудимый начинал еще больше нервничать, пытался спрятаться от любопытных женщин, но те не отставали, комментируя каждое его движение:

— Посмотрите, как он передергивает плечами — явно обдумывает свое последнее слово. Отвернулся к окну, глаза прячет, ну точный признак вины.

Наконец начинался процесс, на котором «уголовные дамы» были самыми благодарными слушательницами. У каждой из них были свои любимые адвокаты и прокуроры, которые удостаивались за свои речи бурными аплодисментами. Особым шиком среди «уголовных дам» был качественный обморок в особо напряженные моменты процесса, это мастерство вырабатывалось долгое время и использовалось при каждом удобном случае.