Основным транспортным средством для доставки пищевых ресурсов в район Палестины, являлась флотилия добротно-снаряженных купеческих кораблей, ядро которых состояло из трех новехоньких германских нефов и многочисленных испанских галер. Их нагрузили практически до упора, так что трюмы трещали от натиска небывалого прокорма. Казалось, из Европы вывозят все материальные ценности разом. Хотя, на самом деле, к жутким тоннам лошадиного провианта, прибавили всего-навсего шестьсот-пятьдесят металлических клинков, изготовленных методом горячей и холодной ковки в жарких кузнях Фландрии, Дюссельдорфа и Страсбурга и столько же неподъемных прямоугольных щитов, обитых медными листами и ржавым железом до невозможности. Из прочего сырья везли дешевое красное вино, бусы для аборигенов и дьявольскую ораву озабоченных волонтеров из Зальцбурга, Киля и Бремена, готовых подвигнуться на любое грехопадение, чтобы поучаствовать в избавлении палестинской земли от правоверных сынов Аллаха.

К величайшему сожалению Иеронима Густава Бергольца король Ричард так и не сумел дождаться сытого гамбургского провианта. Увы, там, в далекой Палестине, пища более не лезла ему в глотку. Вместо приличного вина и закуски его беспокоили совсем иные вести. Его тревожил родной брат Иоанн**, который надумал вдруг заняться правлением Англии в сугубо частном порядке.

Благодаря столь серьезным новостям помощь понадобилась уже самому Ричарду, поскольку трон его начал ощутимо расшатываться и мало-помалу смещаться под другую задницу.

Не желая потесниться, смышленый английский монарх срочно двинулся обратно в Лондон. Более того, он вдруг явственно осознал, что руководить любимой отчизной надобно из родного дома, а не искать подвигов и славы в чужих краях. Тем более что в чужих краях к твоим непревзойденным подвигам и славе относятся несколько иначе, чем тебе того хотелось бы, и вместо ожидаемого триумфа здесь можно без особых осложнений заработать на собственные похороны и траурные венки.

Новость была трагичной, однако Густав Бергольц не унывал.

- Короли приходят и уходят, а товар остается, - весьма грамотно рассудил он.

- А что такое товар без охраны?! - охотно поддакнула дьявольская орава озабоченных волонтеров из Зальцбурга, Киля и Бремена. - Это разрыв сердца у тех, кто решил вдруг подарить свое богатство ворам и мошенникам!

"Кто бы мог подумать, - взвешенно рассудил Иероним Густав Бергольц, - что отбросы общества и простые солдаты могут быть настолько мудры и предупредительны?"

- Увы, - угрюмым тоном добавил один из наемников, с любовью поглаживая лезвие абордажной сабли. - Если сам король Ричард сбежал домой из Палестины, то наше дело гиблое. Ибо не с нашим трижды провонявшим продовольствием лезть на клинки и стрелы сарацинов. Они переломают наши кости и черепа, словно глиняные кувшины. У сарацинов нынче сила. Их сегодня тьма, а против силы и тьмы ни один добропорядочный человек не устоит.

"Точно сказано, - нахмурившись, подумал в этом месте Иероним Густав Бергольц. - При таких исторических обстоятельствах только истинная торговля имеет подлинное значение. Только торг - и ничего более. Ибо продавать и покупать человек будет всегда, невзирая на войну, голод и смуту. Там, где есть торговля, там только дурак останется без хорошей прибыли".

Сделав суровые лица, озабоченный коллектив Иеронима Густава Бергольца не посмел искушать судьбу дважды. Истово перекрестившись, глубокомысленные европейские мужчины лихо повернули корабли в ближайший порт.

Портом оказался прекрасный город Сур, над крышами которого возвышался купол мечети, дворец наместника и монументальная тюрьма. Здесь имелся обширный восточный базар, гудевший, словно растревоженное осиное гнездо и четыре питейных заведения. На базаре можно было купить все что угодно, включая невольниц и наркотические смеси, а в питейной мгле предлагали кальян, душистый плов и дешевые комнаты для ночлега. В этой жаркой толчее не составило особого труда отыскать толковых восточных прохиндеев, готовых продать родную мать, лишь бы слышать звон монет у себя в кармане. Не прошло и дня, как "продуктовая поддержка английскому королю Ричарду" исчезла в конюшнях местных аристократов и лачугах бедняков.

Таким образом, Иероним Густав Бергольц отчалил в родные края исключительно в приподнятом настроении духа. Его кошелек был полон золота, а мысли витали где-то там, где есть Творец наш небесный и куча херувимов, поющих аллилуйя ангельскими голосами.

Однако, удача переменчива, и вернуться к родному порогу, иной раз, гораздо труднее, чем уйти от него. Злая погода и злые викинги поставили жирную точку в коммерческом мореплавании славного потомка гордых немецких купцов. Проклятый Бирка, нагло осклабившись, самолично вручил ему в руки одно из чудесных норманнских весел. Разумеется, при этом, он не преминул подбодрить торговца звонким щелчком плети.

- Теперь это все, что осталось у меня от прежнего богатства, - уныло заключил Густав Бергольц, грузно облокотившись на рукоять весла. - Теперь я гребу в никуда и думы мои, как линия горизонта - пусты и холодны. Я смотрю вдаль и не ведаю, что ожидает меня впереди...

Как только Густав Бергольц смолк, рассказ продолжил недобитый морской волк. Он называл себя капитаном - капитаном Гуго Уфляндом.

Родился капитан Гуго Уфлянд на палубе крупного морского судна, принадлежащего французской короне. Едва распахнув свои крохотные уфляндские гляделки, он сподобился узреть солидную грот-мачту, пару трупов на рее и кучу исподнего белья, щедро обдуваемую ветром. И белье, и трупы висели на рее тихо, почти безмятежно, как бы символизируя неустанную потребность мира в чистоте, благоразумии, смертности и порядке.

Достигнув положенного умственного развития, Гуго Уфлянд узнал, что корабль назывался "Моя сестра". Ему также рассказали о том, что светлый час его рождения был прекрасен, ибо нет ничего лучше появления чистого ребенка посреди грязи и порока.

- Такой ребенок способен вселить надежду любому, кто ни во что не верит и живет лишь морским ветра, запахом крови, грабежом и насилием, - сказал ему отец на шестнадцатилетнею годовщину. - Ты был для нас солнцем, а трупы на реях - тьмою. Эти трупы яснее ясного говорили о том, что если ты родился на божий свет, то постарайся держаться того, кто сильнее тебя, а не наоборот.

Эта информация осела в памяти Гуго Уфлянда обстоятельно, словно железные заклепки, намертво вбитые в корпус тупорылого корабля. С такими воспоминаниями Гуго Уфлянд умудрился прожить всю свою долгую средневековую жизнь. Трогательные детские чувства и зыбкие образы висельников сопровождали его повсюду, где бы ни ступали его усталые мозолистые ноги. Картина колоссальной мачты, где болтались свежие магометанские трупы, преследовала его в самых кошмарных снах. Эта внушительная деревянная махина, уходящая в небеса без конца и края, раскачивала его сознание неторопливо и угрожающе. Она кренилась в его голове вездесуще, медленно и с натужным скрипом. Она, словно огромное символическое распятье, упорно внушала ему невеселые думы о собственном бессилии и отходных молитвах.

Этот мрачный образ сформировал разум капитана Гуго Уфлянду в лучших традициях мракобесия, что позволило ему встать на стезю законченного еретика и пессимиста без долгих сомнений. Он принял мир как должное, как необъятное и громадное кладбище, на месте которого пируют жалкие остатки человечества.

"Пир, вот что нам нужно, - изредка думал Гуго Уфлянд, шумно скребясь в затылке. - Ибо жизнь человека коротка. Она полна страхами, болью и сомнениями. А на пиру - и смерть красна - и чумные девы сладки"...

Внимая мрачному повествованию Гуго Уфлянда, Рубин все глубже и все серьезнее погружался в нарисованную воображением картину. Сначала он явственно различил высокий контур грот-мачты и пару висевших трупов. Затем, словно в призрачном видении, картина медленно изменила очертания и стала превращаться в некое подобие великого христианского распятия.