Андрюс Ли

[email protected]

От Автора

Все знают имя Робин Гуда, а его подвиги стали синонимом борьбы с богатыми и властолюбивыми негодяями. Но если этот герой именно вы, а не вымышленный литературный персонаж? Каково тогда будет ваше поведение? Каковы тогда будут ваши мысли и поступки? Что вы станете делать, если местом вашего рождения является XX век, а не глубокое средневековье, с его повальной жесткостью и равнодушным отношением к правам человека?

Павел Рубин решает эту проблему по-своему. Он дитя славной советской действительности, напичканный идеалами добра и справедливости по самую макушку. В сложившихся обстоятельствах Павла выручает только его самоирония, безусловное идеологическое воспитание и, конечно же, крепкое физическое здоровье. Кроме того, он мастер спорта по стрельбе из лука, а такое искусство никогда не пропадет даром, тем более там, где царят жестокие нравы, и звучит лязг мечей и грохот щитов.

Описание идет от лица главного героя. Это как бы его дневник, читая который каждый из нас может заново переосмыслить рождение таких исторических лиц, как Робин Гуд.

Идея романа заключается в том, что человек всегда в какой-то степени жертва того воспитания, которое получил. Герои, как и подонки, это зачастую всего лишь следствия наших культурных достижений или подлых дел...

В романе имеются сноски (к отдельным страницам). К сожалению, формат Самиздата не позволяет оформить их должным образом. За что прошу у читателя снисхождения и прозаической милости. Ага... :)

РУБИН GOOD

Фантастический роман

Эпизод первый - вступительный.

Он показывается место действие романа, в котором положено находиться всякому натуральному герою.

К берегу подошли тихо, едва касаясь веслами соленой глади воды. Вынырнули поутру из тумана, толканули сушу хищными клювами драккаров и высадились на большую землю, словно демоны из преисподней.

- Все сжечь! - не мешкая, повелел главарь. - Чтобы духу живого не осталось!

И дух потянулся наверх, к облакам, прожорливо обласканный пламенем: дух чужой жизни, дух переваренной пищи, обугленных руин, паленой соломы и горячей людской плоти. Дома горели как факелы, воткнутые в землю для пущего озарения темного мироздания. Их сожгли быстро. Быстрее сгорали только одинокие купеческие корабли и утлые лоханки рыбаков, неспособные оказать никого серьезного сопротивления.

Мужчин, готовых сражаться насмерть, рубили нещадно, будто навсегда вычищали отвоеванный земельный надел от поганых иноземцев и сорняков. Лязганье тяжелых мечей, грохот сшибленных щитов и гулкие удары увесистых боевых топоров, всаженных в жилистое человеческое мясо по самый обух, двигали стрелки часов на свой особый лад, отмеряя ход времени неслышным бегом секунд...

...А время летело ходко, как уведомление на тот свет. Оно мчалось без оглядки, из века в век, к предначертанному концу эпох, словно гигантское пушечное ядро, устремленное в приплюснутый зенит ради вящего беспредела развороченного пространства - время дешевых распрей, сиюминутной славы, время жалких побед и величайших поражений.

Это была кровавая бойня, занятие для скотобоев и скотов, суровое ремесло, сродни беспросветной пахотной работе. Работа тяжелая и опустошительная, как набеги озверевших варваров с далеких окраин обнищавших империй. Это была непреходящая борьба за наживу, за крупицы золота и звон серебра. Столь серьезное дело требовало от исполнителей могучего здоровья, адской выносливости и волчьей прыти. Оно заставляло бедняков и богатеев принимать решения на скорую руку, вопреки здравому смыслу и мудрым заветам предков.

Безжалостная рубка не утихала ни на минуту.

В этой бойне терялись короткие крики о пощаде и тщетные мольбы к небесам. Небеса молчали, слышался только грохот обрушенных крыш и шумный гул пламени. Разбой не нуждался в огласке и болтливых свидетелях. Убийство являлось главным уделом существования, безоговорочной печатью ада и зла. Другой картины мироздания не наблюдалось, поскольку время принадлежало жестоким хозяевам. Оно не ведало иного языка, кроме языка каленого железа и приговоров к смерти. Мир был разрушен. Он был раздавлен раз и навсегда, как навозная муха под башмаком угрюмого лорда.

Кто осмеливался перечить, живо оказывался на том свете - с перерезанным горлом или вспоротым животом. Тем же, кто умел причинять ответные раны, обнаруживая непокорность и чуток завидного бесстрашия, оказывали особые почести. Таким несговорчивым парням ломали ребра и вздергивали на ближайший сук, дабы другим неповадно было выступать героями там, где должны царствовать одни победители, а не толпы свободных ремесленников и землепашцев.

Пленных не брали, не желая отягощаться лишней обузой и хлопотами. Людей резали и забивали, словно тупой бессловесный скот.

Между делом, сатанея от густого запаха крови и абсолютной безнаказанности, кидались на любой женский визг, на каждое женское тело, подобно одичавшему зверью.

Женщин насиловали повсюду, где только настигали: в сараях, распаханных огородах, разоренных домах и чуланах. Их насиловали в родительских опочивальнях и прямо на улице, посреди грузных коровьих лепешек и куриного помета. Задирали подолы, рвали ткань, сдирали одежды, жадно лапали заскорузлыми пальцами причинные места, подминали трепещущие жертвы, тискали их за груди, грубо и умело раздвигали белые коленки и в три счета освобождали собственные чресла от избытка адского семени.

Этому занятию отдавались безудержно - по-скотски, покуда кровь в жилах не переставала кипеть от похоти и длительного морского воздержания.

Покончив с плотскими утехами, хладнокровно продолжали погром, оставляя скрюченных от боли и срамоты девок и жен на волю завтрашнего дня, обогатив их вчерашние семейные ценности новым греховным опытом.

Впопыхах грабили все без разбору. Хватали, хапали, волокли, растаскивали и прибирали к рукам уйму раскиданного шмотья, нехитрый хозяйственный скарб, деревянную утварь и визжащих под ногами свиней.

Напоследок, глумясь и потешаясь, смачно харкая багровой слюной, кучно обступили небольшой молельный храм. Оттуда доносились иступленные вопли и громкие завывания. Здесь напрягать мозги особо не стали: сходу обложили обитель пухлыми вязанками хвороста и тотчас подпалили. Огонь взметнулся немедля, охотно, жарко и высоко, как будто издревле тут и хоронился.

Озаренные снопами искр, в дыму и пламени, будто черти на раскаленной сковородке, с шумным треском вышибли дубовые двери, и принялись рубить ораву выбегающих людишек зазубренной сталью клинков.

Затем, с хохотом и прибаутками, подхватили на руки пару испуганных монахов и под изуверское улюлюканье полусотни широко распахнутых глоток намертво пригвоздили несчастных к стенам собственного храма. Гвозди были отменные, не ржавые, толстые, как восковые свечи на алтарях и к тому же весьма приличной длинны. Эти гвозди ковались из хорошего железа, их сработал весьма искусный кузнец. Они ладно входили в мягкие тела священнослужителей, визжащих от боли не хуже свиней.