Когда все было кончено, место недавнего человеческого поселения выглядело кровавым месивом, над останками которого поднимался густой смрад выжженного пепелища.

Эпизод второй.

Он приводит любознательного человека к пониманию собственной бренности и хрупкости перед колоссальным ликом природы. В этом месте также вполне сносно излагается некоторая разница между волками и овцами, сущность которых не претерпела значительных изменений с тех самых пор, как в бездонной яме Вселенной заморгали первые огоньки криминальных созвездий.

Рубин сидел прикованный к длинному веслу драккара. Перед ним, как на ладони, располагалась дымящаяся груда жаркого пепла - все, что осталась от небольшой прибрежной деревушки. За дымом и пепелищем виднелось широкое поле, засеянное золотистой рожью, и далекая полоска леса. Рубин был гребцом, одним из немногих, что сидели рядышком. Люди вели себя затравленно и молчаливо, поскольку смерть витала где-то недалече, отправляя к небу последние ошметки чужой разоренной жизни.

В такой компании хотелось удавиться. Это были отбросы общества, народ дикий, разнообразный и подавленный, сбитый в единую кучу, словно ворох потрепанных манекенов с ярмарки вчерашнего счастья и залежалых женихов. Мужчины сидели безропотно, словно на обширных поминках давно усопшей родни, и вполне добросовестно дышали друг другу в затылок. Дышали, как было заведено со времен Адама и Евы, выделяя углекислоту и метановые соединения куда больше, чем следовало приличным людям. Никакого шевеления, никаких толкований. Народ держал язык за зубами, упорно цепляясь за обломки ускользающей надежды: что кровь и смерть, что подлая чаша сия обойдет их стороной.

В общей массе преобладали хмурые ремесленники из Саксонии. Среди них, словно у себя дома, расселись бородатые английские сукновалы и троица вшивых испанских вилланов. Чуток подальше примостилась парочка чумазых маркитантов родом из южной Франции. Оба щерились бездонными черными ртами, где не хватало передних зубов и гуманного влияния цивилизованной стоматологии. Тут же, возле несчастных французов, словно грязные тыквы на грядках, торчали головы нескольких итальянских мореходов. Рядом опасливо приподнимались и опускались лопоухие котелки четверых беглых авантюристов из польских краев. Эти шустрые паны, чья пшекающая речь набила оскомину, держались неприметно и обособленно, словно тараканы за печной трубой.

Справа от шляхтичей, вдоль низенького борта, сидели мусульмане. Их было шестеро - шестеро незадачливых торговцев верблюжьей шерстью из Азии. Они напрягали мозги с натугой, почти со скрипом, зато непреклонно и основательно. Они взвешивали ситуацию на свой торговый лад, на мнимом безмене, однако каждый ясно понимал, что при любом коммерческом раскладе прибыльные дивиденды находятся далеко отсюда.

За ними сидел невысокий, но крепенький богомолец по имени Дафни из Нидерландов. Он любил поминать имя божье всуе - по любому поводу, но бог не отвечал ему, только подбрасывал все новые и новые испытания.

Рядом с Дафни находился узкоглазый японец. Звали его Такеда. Это была экзотическая личность, под стать пришельцу из космоса. Как он попал на корабль, оставалось полной загадкой. Он занимал место на корме, в точности там, где викинги устроили отхожее место, опорожняясь в воды мирового океана безо всякого стыда и совести. Японец выглядел гордым соколом, у которого отняли язык и крылья еще при самом рождении. Норманны много раз гадили у него под носом, демонстрируя тем самым полный круговорот дерьма в природе, однако восточная невозмутимость этого смуглолицего парня превосходила человеческую гнусность на все сто процентов.

Большинство гребцов посматривало на царивший кругом бардак безучастно, пустыми веждами вконец пришибленных тварей. Эта пестрая компания привыкла к виду смерти с раннего возраста, так что еще одна полусотня изнасилованных женщин, мертвых детей и порубленных на куски мужчин, ничего не меняла в их дремучей и беспросветной жизни. Однако имелись и такие, кто хмурил брови и сжимал кулаки до хруста, кто стискивал зубы от лютой ненависти, хороня в уголках прищуренных глаз колючие огоньки непримиримой злобы.

Впереди вздохнул мускулистый широкоплечий мавр по имени Али Ахман Ваххрейм. Он гляделся отменно, как самый последний босяк на всем побережье средневековой Европы. С таким напарником можно было переплыть все моря на свете и оказаться на берегах райских островов. Однако судьба рассудила иначе. Она цинично раскидала крапленую колоду карт в чужую пользу, так что с ними особо не церемонились и при случае щедро давали как в лоб, так и по загривкам.

Будто расслышав невеселые раздумья напарника, Али Ахман Ваххрейм обернулся. В его темных мавританских очах, глубоких, словно египетская тьма, Рубин прочел затаенную ярость. Эта ярость грозила выйти наружу, она предвещала настоящую бурю, только бы ей дали выход. Черный лик Али Ахмана Ваххрейма выглядел до боли эпическим, он смотрелся таинственным и одухотворенным, как эбонитовая маска шамана, шепчущего загадочные заклинания своих чернокожих предков.

Глядя мавританцу в глаза, Рубин мысленно перекрестился. Али Ахман Ваххрейм ухмыльнулся в ответ и красноречиво плюнул за борт.

Над всклокоченными макушками гребцов немедленно просвистела длинная плеть надсмотрщика, принуждая пригнуться к самому настилу и держать рот на замке.

Драккар мягко покачивался на волнах возле самого берега. Он упирался востроносым килем в желтую песчаную косу, напротив обугленных останков храма и двух изувеченных священников. Норманны величали свой корабль не иначе как "Огненный дракон".

Эта "огненная лохань", наряду с другими челноками, надоела Рубину с невероятной силой. И хотя кораблей было немного (не более дюжины), этого было вполне достаточно, чтобы день за днем проклинать их появление на божий свет. Рубина давно мутило от длинных и тяжелых весел, от скользких лавок, от пересоленной кормежки и тягостных переглядываний с товарищами по несчастью. Но хуже всего были хозяева. Он научился понимать их с полуслова. Их язык и манеру общения. И чем более понимал, тем более изумлялся, поскольку исконный норманнский говор звучал тут нечасто. Доносились, разумеется, редкие упоминания о пресловутых чертогах Валгаллы и валькириях, однако не более того. Это выглядело странно. Хотя человек, порой, намного проще, чем кажется, и уж куда диковиннее любой диковинки, если, конечно, внимательно рассмотреть его со всех возможных точек зрения.

Сделав такой вывод, Рубин постарался относиться ко всему мудро и терпеливо, без внутренних конфликтов и тягостных переживаний.

"Ведь могло бы быть и хуже... - с кривой усмешкой рассудил он. - А так имеем то, что имеем и смотрим в светлое будущее с неувядающим оптимизмом".

Помимо прикованных к веслам рабов на борту "Огненного дракона" находилось более четырех десятков бойцов. После обильного кровопускания, они вели себя крайне возбужденно, раздавались грубые возгласы, срамные шуточки и довольный хохот. Среди разбойников особенно выделялся главарь - эдакий кряжистый верзила, чья угрюмая физиономия могла бы достойно украсить любой каземат мира. Подле него топтались несколько широкоплечих охранников, пудовые кулаки которых напоминали о каменных жерновах и чугунных гирях.

Прислушиваясь к гулким речам экипажа, Рубин вновь подивился тому, что корабль буквально кишит самыми разнообразными подонками, включая гопников из Германии, Нормандии, Италии, Франции и даже самых отдаленных районов северо-восточной Африки. Поначалу столь забавный курьез сильно озадачивал его, ибо столь пестрая компания "варягов", никак не укладывалась в тексты многих историко-авантюрных сочинений, зачитанных Рубиным на заре туманной юности буквально до дыр. Но затем он собрал остатки собственных впечатлений в кулак и твердо решил воспринимать реальность таковой, каковой она выглядела на самом деле.