— Так-с, — усмехнулся Беркутов бритыми губами.

— Да вот и так-с, — повторил караульщик с некоторым раздражением. Очевидно, усмешка Беркутова рассердила его.

— Ну, хорошо, — продолжал Беркутов, — если это сделал Абдулка, так скажи ты мне, как это Трегубов не застелил его? Ведь ружье-то рядом с Трегубовым на стуле лежало.

— Как не застрелил, — повторил караульщик и поглядел в лицо Беркутова. — Очень просто. Да как он его мог застрелите скажи ты мне, — продолжал он через минуту, — если у него в руках свеча из человечьего сала была? Абдулка-то тоже не дурак. Он окно-то отворил да свечу из человечьего сала зажег. Трегубова тут, конечно, сразу и одурманило, Трегубов-то и сварился. Ну, а Абдулка, конечно, за деньгами тут как тут. Нет, это его рук дело. Все улики на него.

Беркутов хотел возражать но внезапно подумал: «Да я-то, впрочем, чего стараюсь. Чем больше болтают глупостей, тем лучше». И он добавил:

— А может быть, что и Абдулкино дело.

Он еще что-то хотел сказать, но услышал звон колокольчика и повернулся к воротам. В ворота въезжала ямская тройка. В тарантасе кто-то сидел в военном пальто и белой фуражке. Беркутов глядел на тарантас. Между тем тарантас, миновав подъезд дома, направился к флигелю управляющего. «Кто бы это мог быть?» — подумал Беркутов и вдруг в сидевшем человеке узнал местного станового пристава Пентефриева. Углы губ Беркутова чуть-чуть дрогнули. «Зачем это его сюда принесло?» — подумал он о Пентефриеве. Тарантас остановился у крыльца флигеля и затем отъехал к конюшням в сопровождении караульщика.

Беркутов поднялся, протягивая входившему Пентефриеву обе руки.

— Вот спасибо, Октавий Парфеныч, что заглянули, — заговорил он с улыбкой. — А я сижу и скучаю.

Пентефриев пожал руку Беркутова довольно, как ему показалось, сухо. «Может быть, уж поздно шуточки-то шутить? — подумал Беркутов. — Может быть, в открытую уж игра-то пошла?» Потихоньку он стал подвигаться к письменному столу.

— По делу какому? — спрашивал он станового, слегка бледнея.

Тот не отвечал и сосредоточенно шарился в своем портфеле, что-то отыскивая. Беркутов осторожно стал выдвигать левый ящик стола. «Неужели уже итог всему?» — думал он и, незаметно вынув из ящика маленький револьвер, сунул его в свой карман.

— По какому же вы делу? — спросил он Пентефриева несколько надменно.

Тот, наконец, нашел нужные ему бумаги и, любезно щелкнув шпорами, повернулся к Беркутову.

— Ах, простите, вы что-то меня спрашивали, а я не слышал, убей меня Бог, — не слышал! Столько дела, столько дела! Голова кругом идет. Окладные листы я вам завез, за Ильей Андреевичем недоимочка в полтораста рублей есть. Конечно, это сущий пустяк, но что делать, что делать, — служба-с!

Пентефриев рассмеялся и вручил Беркутову два листа.

«Так, стало быть, вот какое дело-то, — подумал тот, — стало быть, шуточки-то можно еще шутить».

— Что же, заплатим, — сказал он вслух, — на той неделе я вам с конторщиком деньги пришлю. Присядьте, будьте гостем. Не хотите ли чаю? У меня коньяк недурный есть.

И Беркутов пошел к невысокому шкапчику.

— Попробуем, попробуем, — рассмеялся Пентефриев, — коньяк я монастырскими сливочками зову.

— Его еще молоком от бешеной коровы называют, — усмехнулся Беркутов уголками губ и поставил на стол бутылку.

Пентефриев тотчас же подлил в свой стакан золотистого молока бешеной коровы. Это был маленький и худенький человечек, юркий и подвижной, с громадными рыжими усами. Усы эти совсем не шли к его лицу и казалось, были взяты с другого человека и приклеены неизвестно зачем под нос станового. Но они, очевидно, очень нравились самому Пентефриеву, и он во время разговора постоянно разглядывал их, опуская долу глаза я выпятив как можно дальше верхнюю губу.

— Ну как ваши делишки? — спрашивал его за чаепитием Беркутов. — Я думаю, все в картишки дуетесь?

Пентефриев махнул рукою.

— Какое! Понимаете ли, милейший, с трегубовским делом столько возни, столько возни! Я даже сна и аппетита лишился.

Он замолчал, понюхал пахнувший коньяком чай, сделал глоток и стал с любовью разглядывать свои усы.

— Чрезвычайно много дела, — добавил он.

— Неужто так-таки ни на кого нет подозрений, — спросил Беркутов.

Становой пожал плечами.

— Как вам сказать?.. Явных подозрений или даже сколько-нибудь веских нет положительно ни на кого. В первый же день после убийства Трегубова мы произвели, как вам известно, обыск у Пересветовых. Конечно, я даже и думать не хотел, чтоб Валерьян Сергеевич пошел на такое дело: как ни говорите, а человека убить — это ведь не картошку с маслом съесть. Однако, служба-с, и обыск мы у него произвели наистрожайший! Все-таки он самый ближайший сосед Трегубова. Но обыском этим ничего не обнаружено, то есть буквально-таки ничего. Даже, напротив, прислуга их говорит, барин перед этим двое суток хворал, из постели не выходил. Так что напрасно, говоря откровенно, мы туда и полезли, только их зря растревожили; Настасья Петровна даже разрыдалась. Да оно, конечно, стыдно, она же притом женщина нервная.

Пентефриев снова понюхал свой стакан и, очевидно, оставшись им недоволен, подлил туда коньяку.

— И тут у нас новая идея мелькнула, — продолжал он. — Дознанием было обнаружено, между прочим, что садовник Трегубова, Герасим, как раз в день убийства утром у Трегубова домой отпросился и только на другой день к вечеру в усадьбу пришел. Он-то говорит, что его, будто, сам Трегубов домой услал, но только ведь этому можно и не поверить-с. Как вы думаете? Так вот-с мы было и предположили, что не Герасим ли всю эту штуку обстряпал. И не один, конечно, а с горничной Глашей. Глаша ему окно в кабинет отворила, и он все, как нужно, устроил. Арестовали мы Герасима и Глашу, продержали их неделю и выпустили. Улик никаких-с. Мало того, Герасим довольно-таки ясно доказал, что он и вечером, и ночью, и на рассвете дома на деревне был. Стало быть, и он чист. Вот тут и вертитесь, как хотите. Вы мне позвольте еще с коньячком пошутить?

Беркутов налил Пентефриеву свежий стакан чаю.

— Пожалуйста, пожалуйста!

Он привстал и зажег на столе лампу, так как в комнате уже совершенно стемнело.

— Ужасно это сложное-с дело, — говорил становой, прихлебывая чаю. — Ужасно сложное! И знаете что?.. По-моему, во всяком случае, это не мужиком сделано.

Беркутов вскинул на Пентефриева глаза.

— Это почему же?

Тот усмехнулся.

— Да вот почему-с. Мужик, если он каторжник, действительно, из-за тысячи рублей может целую семью вырезать. Но на двести тысяч он не пойдет: смелости у него не хватит. Знает он, что с такой уймой денег он тотчас же, как кур во щи, влетит. Нет-с, это не лапотником сделано, а кем-нибудь в сапожках щегольских.

Усы станового зашевелились, и вдруг Беркутову показалось, что он в упор уставился на его действительно щегольские сапоги. «Да ты, голубчик, вон куда метишь, — подумал Беркутов, — ты и меня хочешь сюда впутать. Смотри, голубчик, не обожгись!»

Беркутов встал и заходил по комнате. «А все-таки нужно им следы напутать», — подумал он. Он остановился перед Пентефриевым и, поглядывая на него, заговорил:

— Мне кажется, в этом деле вы допускаете одну очень крупную ошибку. Вы непременно хотите, чтоб преступник проник через окно кабинета, благо оно найдено вами открытым, а мне думается, преступник мог проникнуть в дом и иначе. Вы вот послушайте-ка, а я тем временем пофантазирую. Представьте вы себе, что Трегубов болтал о своих деньгах и в городе и в разных местах. И вот нашелся авантюрист в щегольских, как вы изволили выразиться, сапожках, который пожелал эти денежки во что бы то ни стало прикарманить; ну-с, пригласил он себе верного сообщника. Это непременное условие-с! Пригласил сообщника и с утра отправился с ним к усадьбе Трегубова. Где-нибудь они спрятались, сначала вне дома, а затем, выбрав удобный момент, забрались и в самый дом. Сделать они могли это и засветло и не только через окно кабинета, а через всякое окно и даже через дверь, пока ни окна ни двери не были еще заперты. Забравшись в дом, они могли спрятаться в какой-нибудь забытой и Трегубовым и прислугой комнатке, а такая комната, без сомнения, есть в доме Трегубова, так как дом у него громадный. Там они дождались ночи, а ночью исполнили все, что им было нужно. Исчезли же они, действительно, из окна кабинета, сбив вас этим окном с толку.