Милюков предложил каждому из их приятелей дать возможность написать по главе, а Достоевский потом соединит эти главы в одно произведение. Но писатель наотрез отказался поставить свое имя под чужим произведением.

Тогда Милюков предложил для быстроты взять стенографа. «Это другое дело, — согласился Достоевский, — я никогда еще не диктовал своих сочинений, но попробовать можно… Спасибо вам, необходимо это сделать, хоть и не знаю, сумею ли. Но где стенографиста взять? Есть у вас знакомый?»

Милюков слышал про стенографические курсы П. М. Ольхина и решил к нему обратиться за помощью…

В ясное, по-петербургски холодное утро 4 октября 1866 года скромно одетая девушка подошла к дому купца Алонкина на углу Малой Мещанской улицы и Столярного переулка. Вчера, во время занятий на курсах стенографии, преподаватель Павел Матвеевич Ольхин предложил ей срочную работу у литератора Достоевского.

Получив от П. М. Ольхина адрес Достоевского, стенографистка плохо спала всю ночь. Конечно, она страшно радовалась и была бесконечно счастлива, что будет работать у своего любимого писателя. А с другой стороны, ее пугало, что завтра придется разговаривать с таким ученым и умным человеком: а вдруг он заговорит с ней о литературе, о своих произведениях, спросит ее мнение о них?

Впоследствии она признавалась, что ни с чем нельзя было сравнить то волнение, которое она испытывала, идя к своему кумиру. Надо сказать, что все писатели представлялись стенографистке какими-то неземными, высшими существами, а автор «Преступления и наказания» и подавно. Натура ее всегда требовала поклонения чему-то высшему, и еще до 4 октября 1866 года таким высоким и святым для нее стал Достоевский. За несколько месяцев до смерти она призналась, что любила Достоевского еще до встречи с ним…

Стенографистку звали Неточка (Анна Григорьевна) Сниткина. Ей только исполнилось двадцать лет. Это была невысокая худощавая девушка с овальным лицом и очень хорошими, проницательными и глубокими серыми глазами. Подруги хвалили ее открытый лоб, чуть-чуть выступающий волевой подбородок, пепельные волосы. Ее отец, недавно умерший мелкий чиновник Григорий Иванович Сниткин, большой почитатель таланта Достоевского, сумел и дочери привить любовь к его творчеству. Мать, Анна Николаевна Сниткина, — обруселая шведка финского происхождения, от которой Анна Григорьевна, вероятно, унаследовала такие черты, как решительность, целеустремленность и собранность.

Поднявшись по невзрачной лестнице, девушка позвонила в квартиру № 13. Дверь открыла пожилая служанка в драдедамовом платке. «Не в этот ли самый «семейный драдедамовый платок» куталась Соня Мармеладова в «Преступлении и наказании», — невольно подумала стенографистка.

Достоевский жил вместе со своим пасынком Пашей Исаевым и преданной прислугой Федосьей. Обстановка квартиры была скромной, даже бедной. В скудно меблированном (диван, зеркало и письменный стол) кабинете висел портрет сухощавой дамы в черном платье: то была Мария Дмитриевна Исаева — первая жена писателя, умершая два года назад.

Странным показался скромной стенографистке знаменитый хозяин квартиры. Измученное, болезненное лицо, светло-каштановые, слегка даже рыжеватые волосы, щедро напомаженные, и, что особенно ее поразило, — совершенно разные глаза (она не знала, что во время приступа эпилепсии Достоевский, падая, наткнулся на острый предмет и сильно поранил свой правый глаз).

В 1883 году Анна Григорьевна вспоминала о своей первой встрече с Достоевским: «Ни один человек в мире, ни прежде, ни после, не производил на меня такого тяжелого, поистине удручающего впечатления, какое произвел на меня Федор Михайлович в первое наше свидание. Я видела перед собою человека страшно несчастного, убитого, замученного. Он имел вид человека, у которого сегодня-вчера умер кто-либо из близких сердцу; человека, которого поразила какая-нибудь страшная беда. Мне было бесконечно жаль его».

Стенографистку направили помогать писателю в особо трагичный момент его жизни. Через двадцать шесть дней истекал срок сдачи нового романа «Игрок» издателю Стелловскому. Хитрый издатель, который всегда подстерегал русских писателей и музыкантов в особо тяжелые минуты их жизни (так он «подловил» А. Ф. Писемского, В. В. Крестовского и всего за 25 рублей купил права на издание сочинений М. Н. Глинки), был уверен, что Достоевский не сдаст роман к 1 ноября 1866 года. Он прекрасно знал, что Достоевский больной человек, что эпилептические припадки, которые бывали раз или два в месяц, выбивали писателя из обычной колеи (очередной припадок был за день до прихода стенографистки — вот почему он показался ей нервным и рассеянным), не давая ему возможности заниматься творческой работой. Но все же главную ставку расчетливый издатель делал не на болезнь Достоевского и не на его долговые обязательства, хотя они и были очень тяжелыми. Прежде чем подписать с Достоевским контракт, Стелловский успел через своих агентов выяснить, что писатель уже работает над романом «Преступление и наказание» для журнала «Русский вестник» и писать одновременно другой роман, да еще объемом в 10 печатных листов, не сможет.

Стелловский рассчитал все правильно. Он только не рассчитал одного, а вернее, просто не понял, что имеет дело с гением такой гигантской, нечеловеческой силы, как Достоевский. Чтобы избавиться от грозившей ему долговой тюрьмы и нищеты, писатель решается на невероятный шаг: писать одновременно два романа.

Вторым романом предполагался «Игрок». Всю вторую половину 1865 года и первые девять месяцев 1866 года Достоевский усиленно работал над «Преступлением и наказанием». И дело не только в том, что он честно выполнил свои обязательства перед редакцией «Русского вестника». Достоевский понимал, что рождается его первое большое произведение, что ничего из того, что он написал до «Преступления и наказания», не может идти ни в какое сравнение с этим романом. Вот почему он с таким вдохновением работал над «Преступлением и наказанием», забывая порой, что приближается 1 ноября 1866 года — срок сдачи нового романа Стелловскому.

В тот день, когда молоденькая стенографистка Неточка Сниткина пришла помогать Достоевскому, роман «Игрок» существовал лишь в черновых заметках и планах. Вся надежда теперь только на стенографистку. Достоевский никогда не диктовал своих произведений, но другого выхода не было. Роман «Преступление и наказание» был временно отложен (Достоевский предупредил редакцию «Русского вестника», что весь октябрь будет работать над другим романом), и ожесточенная борьба писателя и его юной помощницы с издателем-хищником началась. Тяжелое впечатление, вынесенное Анной Григорьевной от первой встречи с Достоевским, рассеялось, когда она пришла к нему во второй раз, вечером. Он вдруг разговорился и увлекся воспоминаниями, как это с ним часто бывало, когда он имел дело с искренним и благодарным слушателем. И тогда собеседников Достоевского, особенно тех, кто видел его первый раз в жизни, поражали его пронзительная откровенность и доверчивость. Так было и на этот раз. Девушка была удивлена и потрясена его рассказом о казни петрашевцев на Семеновском плацу.

Стенографистка сначала не поняла причину доверчивости и откровенности недавно еще столь скрытного и угрюмого человека. Но ее недоумение длилось недолго. Скоро она разгадала причину его доверчивости и откровенности. Она почувствовала, что он бесконечно добрый и замечательный человек, но страшно одинок и очень нуждается в душевном тепле и участии, так как жизнь оборачивалась к нему до сих пор в основном теневой стороной.

И поразительно, как эта двадцатилетняя девушка так быстро прониклась к Достоевскому тем самым состраданием, которое заключается, по учению самого писателя, в способности понять человека, проникнуть в то доброе, что у него есть, и оценить его. Она не все понимала в его произведениях, но почти сразу и безошибочно научилась читать в его израненном сердце (как Настенька в «Белых ночах» в первую же ночь разгадала чистое и благородное сердце Мечтателя, а Наташа в «Униженных и оскорбленных» сразу же почувствовала душевную красоту Ивана Петровича).