Витя подозревал, что и Лиза не без греха: жена ходила дома только в длинном халате, скрывавшем тело, а спать ложилась при выключенном торшере, в темноте, жирной настолько, что ее можно было резать ножом.
Ресторатор был почти уверен, что вместо массажиста и спортзала супруга бывает у мужчин, но время, когда это его волновало, давно прошло. Он уже пять лет не испытывал никаких эмоций: остыл, охладел и жил с ней по привычке. Он исправно выписывал чеки и оплачивал покупки, водил в рестораны и на концерты, возил на курорты и в бутики, но чувствовал себя обслугой, а не мужем. Поговаривают, что после свадьбы жизнь заканчивается, и Шелудяев стал квинтэссенцией этого стереотипа.
Витя уселся за стол и лениво принялся за остывший кусок пиццы.
– Я же просила поставить чайник. – Лиза появилась на кухне в вечернем халате.
– Вон чайник, включи. – Шелудяев развел руками.
– Я же просила тебя! О, боги, за что мне такое наказание, ну как можно жить с таким человеком?! – Лиза театрально закрыла глаза ладонью.
– Смени пластинку, будь любезна, я устал.
– Он устал! И с чего вдруг ты устал? Ты разгружал составы с углем, ты этот уголь в шахте добывал? Нет, ты сидел в своем заплеванном баре и пил, пил!
– С такой женой грех не пить, – смачно огрызнулся Витя.
– Что ты сказал? С такой женой? Да мне стоит пальцами щелкнуть – как за мной в очередь женихи встанут!
– И что тебе мешает? Выходи, свисти, зови женихов, я им даже заплачу, лишь бы тебя забрали. – Шелудяев положил кусок в коробку, проклиная себя за то, что хватил лишнего и теперь супруга не угомонится.
– Да чтоб ты сдох! – Она бросила дневник на стол и хлопнула дверью, но и из соседней комнаты доносились ее крики, проклятия и обвинения. Шелудяев понял, что в супружеском ложе ему сегодня отказано, и ютиться придется на диване в комнате для гостей. Он решил дождаться, пока гроза не утихнет, и скоротать время за чтением записной книжки жены.
Она намеренно оставляла дневник на виду, чтобы Витя мог лично убедиться, как нелегко ей живется. Шелудяев давно раскусил эту хитрость. Конечно, ему было противно открывать книжицу, но других рецептов, позволявших понять супругу, не осталось.
Женщина, которая в своей жизни ни дня не проработала, постоянно жаловалась и причитала, и дневник стал ее театральной сценой, где она играла проходные роли обиженной и оскорбленной матери-героини.
Сегодня Лизе вдруг подумалось, что она зарыла свой талант дипломата и вместо того, чтобы помогать в благотворительном фонде больным детям, ей приходится заботиться о муже, который без нее, конечно, пропадет. Она жаловалась, что знание двух иностранных языков использует не во всеобщее благо, а только в туристических поездках, и это неправильно. Жаловалась, что муж не уделяет ей достаточного внимания, не разговаривает, и она просто не знает, как ему помочь. Жаловалась, что не успела приняться за автобиографию, которая станет уроком всем девушкам, неосмотрительно вышедшим замуж слишком рано: она хотела предостеречь студенток от ошибки своей молодости, но пока не нашла нужных слов и, конечно, времени.
Жена угомонилась и выключила телевизор. Пресытившись обвинениями, Витя устало отложил дневник, переоделся и улегся спать. Перед сном он успел подумать: скорей бы настало утро, чтобы он сбежал из квартиры в лавку Дениса и поговорил по душам с Миланом, который хоть и бабник, но понимал женщин лучше любого психиатра.
– Жить так ты должен, чтобы после смерти в аду сказали тебе: «Извините, мы вас не пустим. У нас здесь приличные люди».
Это банальная фраза, когда-то брошенная вскользь студентом филфака, прозвучала неожиданно ново. По крайней мере, так показалось Полине. «Голос», – поняла она причину своего внимания к молодому мужчине, сидевшему за соседним столиком. Он говорил уверенно и с достоинством. Гам в накуренном зале, песни со сцены не могли заглушить вибрацию его баритона. Полина была заинтригована, он же, погруженный в беседу, не замечал женщину.
– Ильяс, нам нужно поговорить. – Щетинистый мужчина, красивый, уверенный в себе, но с каким-то внутренним изъяном, пробивавшимся сквозь хорошо скроенный костюм, легко тронул собутыльника за плечо.
– Милан, одну секунду, крохотную, как горчичное зерно. – Ильяс схватил стакан с виски и переместился на диван. Собеседники живо стали что-то обсуждать, Полина следила за мимикой татарина с тонкими руками, наконец поняла, что хочет с ним переспать.
– Альбина, у меня просьба: ты можешь взять телефон у того парня, когда я уйду?
Подруга недовольно посмотрела на Полину и попыталась найти нужные слова, чтобы отказать:
– Я, что, похожа на сводницу? Если хочешь – подойти и спроси!
– Ну, Альбина… – Полина провела ладонью по голове подруги. – Пожалуйста…
Девушка почувствовала, что снова не может отказать обаянию знакомой, которая терлась словами об уши, как кошка – о ногу хозяйки.
– Хорошо, – она выдохнула, – только это в последний раз, запомни!
– Спасибо тебе! – Полина поцеловала девушку и начала собираться. Она терпеть не могла табачный дым и последние полчаса провела здесь только ради наблюдений. Ей вдруг подумалось, что парень, младше нее лет на 15, стал бы отличным экспонатом в обширной коллекции бывших и нынешних любовников. Она никому не признавалась, но хранила в коробке на балконе реликвии, доставшиеся от знакомых по постели: от кого-то сохранился шейный платок, от кого-то – плохие стихи на салфетке, от кого-то – так и неиспользованные презервативы. Карта прозрачных букв любовников ширилась, как пустыня: грудь, спина и бедра уже обросли символами, азбука начала пробиваться и на руках, поэтому Полина носила одежду с длинными рукавами.
К выходу женщина продвигалась мягко, томной походкой танцовщицы, всячески пытаясь обратить на себя внимание незадачливого оратора, но татарин смотрел в пол. Полина вышла на улицу, вынула телефон и написала Альбине: «Мне очень нужен его телефон!» У входа в бар стояла ее машина, и Полина отправилась на последнюю в тот день вечеринку, где ее ждали бывший и нынешний любовники.
– Новостной угар, страну охвативший, – прелюдия, тихая и плохо сыгранная. Империя на грани упадка готова в пропасть сорваться, а приступ патриотизма – как бочка с топливом на раскаленной крыше: здесь даже искры не потребуется, она сама…
– Простите, что прерываю, но моя подруга попросила ваш телефон. Вы не против? – Альбина смущенно переминалась с ноги на ногу перед мужчиной.
Милан не стал терять времени даром…
– Я вас покину. – Он переместился за барную стойку, оставив Альбину и Ильяса наедине.
– Да, конечно, – без задней мысли ответил татарин и достал помятую визитку, на которой были только имя, фамилия и телефон без указания регалий или должности. Альбина посмотрела на карточку, быстро набрала номер и позвонила.
– Да, гудок прошел, – одобрительно кивнул парень и посмотрел на пустое место, где минуту назад сидел товарищ.
– До свидания! – Альбина кивнула, парень вскочил и мягко пожал руку.
– Приятно было познакомиться, – разочарованно ответил он: внешне девушка ему очень и очень приглянулась, но летописец знал, что никогда не наберется смелости продолжить разговор, да еще в баре. Задней мыслью он надеялся, что это была маленькая военная хитрость и девушка попросила телефон для себя. Альбина направилась к двери, Ильяс огляделся и с завистью уставился на Милана, который уже успел познакомиться с огненно-рыжей дамой с логотипом Citigroup на плече.
Эта татуировка выдавала принадлежность женщины к телевидению. В годы Кризиса, когда холдинги и концерны порезали рекламные бюджеты, на оставшиеся гроши они стали покупать тела телеведущих. Дикторы, не умеющие считать деньги, халтуре обрадовались и с радостью набивали рекламные слоганы на ладонях, пальцах и шеях. Как нетрудно догадаться, дороже всего ценились рекламные площади на лбу.
– Одинокая девушка в баре – это всегда вызов. Как вас зовут, красавица? Позволите угостить коктейлем?
