— Нет уж. Просил рассказать? Так я расскажу.

— Что расскажешь? — не выдерживает Сет.

Она смотрит на него сквозь пламя зажигалки:

— Этот мир… Ты, значит, думаешь, мы в аду?

— Реджина, — просит Томаш, — не надо.

Но ее уже не остановить.

— Это не ад, мистер Что-Хочу-То-И-Ворочу. Все твои воспоминания, все твои сны, все те жалкие крохи, которые остались от жизни в твоей памяти… — Девчонка наклоняется ближе к пламени, пока в ее глазах не загораются два отдельных огня. — Вот это был ад.

— Неправда! — твердо заявляет Томаш.

— Был, и ты это знаешь. А вот это… — она обводит жестом магазин и пустынные улицы за окном, по которым, несомненно, где-то рыщет Водитель, — это и есть настоящий мир. Вот это. Вот.

Она отвешивает Сету пощечину.

— Эй! — вскрикивает он.

— Чувствуешь? Реальнее некуда, малыш.

Сет прикладывает ладонь к начинающей гореть щеке:

— Ты чего?

— Вовсе ты не умер и не очнулся в аду, — заканчивает Реджина. — Ты просто очнулся.

Выключив зажигалку, она удаляется в темноту.

— От чего очнулся? — кидаясь вдогонку, спрашивает Сет.

Реджина с округлившимися от изумления глазами замирает перед стеллажами с водой. Не говоря ни слова, они с Томашем начинают перебирать бутылки, поднося их к свету зажигалки, отбрасывая пустые и помутневшие.

— У вас что, поблизости супермаркета не нашлось? — поражаясь их жадности, спрашивает Сет.

— Тот большой, что рядом, вынесен подчистую, — отвечает Реджина.

— Остались только мелкие на углу и «Что-то-там-Экспресс», — вторит Томаш, прихлебывая из бутылки.

— Но тут же всего каких-нибудь пара миль, — удивляется Сет, тоже отпивая из бутылки и только теперь понимая, как на самом деле пересохло в горле. — Неужели вы сюда не добрались на разведку?

— Когда по улицам ездит Водитель? — хмыкает Реджина. — Нет, мы потихоньку, от дома к дому, не высовываясь. И вполне получалось. До сих пор.

— Если я виноват, то простите, но мне уже надоедает раз за разом выслушивать…

— Мне нужно закурить, — заявляет Реджина.

— Нет! — пугается Томаш. — Ты умрешь! У тебя легкие станут такие же черные, как твоя кожа. А мозг распухнет и вытечет через глаза!

— Да, на это стоит посмотреть. — И Реджина идет обратно к витрине.

С улицы доносится разрывающий тишину рокот двигателя, но он звучит довольно далеко, и никто не караулит их у входа.

— Наверное, ему без разницы, — размышляет Реджина по дороге к сигаретной стойке, — лишь бы мы не приближались к тюрьме.

— А что такого особенного в тюрьме? — спрашивает Сет. — И в каком смысле я «очнулся» только здесь?

— Сейчас, подожди.

Реджина копается в сигаретах. Большинство пачек распотрошили крысы, но после непродолжительных поисков она находит почти целую упаковку «Силк Кат». Разорвав ее, словно обертку первого в жизни рождественского подарка, Реджина вытряхивает сигарету.

— Реджи-и-ина, — огорченно тянет Томаш.

— Ты не представляешь, — говорит она. — Нет, серьезно, даже не догадываешься.

Она применяет зажигалку по назначению, и в полумраке рдеет кончик сигареты. Реджина затягивается глубоко-глубоко, закрывает глаза, и сначала по одной щеке, потом по другой катятся слезы.

— Боже, — шепчет она. — Кайфовый кайф!

Томаш, помрачнев, смотрит на Сета:

— Это ее убьет…

— Я думал, мы уже умерли, — не понимает Сет.

— Нет, — отвечает Реджина. — Не умерли. Томми ошибается. — Откашлявшись, она делает еще затяжку, одной рукой почти в изнеможении облокачиваясь на стойку. — Какой дурацкий день.

— Реджина! — нетерпеливо подгоняет ее Сет.

— Ладно. Ладно. — Она затягивается еще. — Я ему расскажу, Томми. Ничего?

Томаш ковыряет ногой в пыли, чертя линию носком кроссовки.

— Он будет в шоке. Это тяжело принять. — Томаш поднимает серьезный взгляд на Сета. — Я вот не поверил. И до сих пор не очень верю.

Сет сглатывает:

— Я рискну.

— Хорошо, — решается Реджина.

Затянувшись напоследок, она тушит окурок о стойку и сразу же вытряхивает из пачки новую, а потом, оглянувшись на Сета, протягивает пачку и ему.

Сет рассеянным жестом обводит спортивные шорты с футболкой и беговые кроссовки, которые почему-то по-прежнему на нем:

— Я же бегун. Нам можно все, кроме курения.

Реджина кивает. А потом приступает к рассказу.

— Нашего мира, — произносит она, — больше нет.

— Нет? В каком смысле?

Реджина вздыхает, выпуская завитушки дыма:

— Мы так думаем. Его нет, потому что мы сами так пожелали.

— Мы?

— Все. Каждый из нас.

Сет порывается уточнить, но Реджина его останавливает:

— Ты выходил в Интернет? До того, как очнулся тут?

— Разумеется. — Сет смотрит на нее недоуменно. Что за вопрос? Неужели кто-то сейчас способен прожить без телефона или планшета?

— И так, видимо, повсюду, — кивает Реджина. — Даже в Польше.

— Да не в Польше я был, — бухтит Томаш. — Сколько раз повторять? Мама приехала сюда на заработки. А в Польше с Интернетом тоже полный порядок вообще-то. Вполне продвинутая страна. Что за привычка на каждом шагу…

— В общем, — перебивает Реджина, — мы думаем, что примерно лет восемь — десять назад, если судить по давности вещей, которые тут попадаются, все ушли в Сеть. — Она выдыхает длинную струйку дыма. — Навеки.

Сет морщит лоб:

— Что значит навеки?

— Я знаю! — радуется Томаш. — Это значит «насовсем, без возврата».

— Да нет, слово-то я понимаю…

— Все выпали из настоящего мира, — поясняет Реджина, — и перебрались в виртуальный. В такой, с полным погружением, который ни за что не отличишь от подлинного.

Но Сет уже мотает головой:

— Да ну, чушь какая! Такая фигня только в кино бывает. Разницу всегда видно. Жизнь — это жизнь. Из нее просто так не выпадешь.

— Ага! — встревает Томаш. — На это у нее тоже есть теория. Типа, мы заставили себя все забыть. Чтобы меньше волноваться и не скучать.

— Ты же говорил, что сам ей не поверил, — недоуменно хмурится Сет. — Соглашался со мной, что это ад.

Томаш пожимает плечами:

— Ну да. Ад, созданный своими руками, все равно ад.

— И я должен проглотить эту ерунду?

— Глотай что хочешь, — отвечает Реджина. — Просил правду, вот тебе правда, логичнее некуда. Мы залегли в эти гробы…

Сет вздрагивает:

— Вы, значит, тоже очнулись в гробу?

— О, да. Только на самом деле это не гробы. Все эти трубки, металлизированные пластыри — это чтобы поддерживать жизнь. Подавать питание, отводить отходы, не давать мышцам атрофироваться, пока сознание представляет нас совсем в другом месте.

— Я даже не помню, как выбирался из гроба, — признается Сет. — То есть я вообще не знал про гроб, пока пару дней назад не поднялся наверх.

— Наверх?

— Он стоит на чердаке. В моей бывшей комнате.

Реджина кивает, словно получив очередное подтверждение:

— Я очнулась в своей гостиной. Тоже в полных непонятках. На том же самом месте, где свалилась с лестницы, — пролежала там день или два, получается.

Сет смотрит на Томаша, но Томаш ничего про себя не рассказывает, только снова чертит что-то в пыли носком кроссовки.

— Дождь будет, — говорит он.

Они смотрят на улицу. Действительно, из-за горизонта надвигаются тучи. Еще один безумный тропический ливень на подходе.

— И все тихо, — замечает Томаш.

Сет прислушивается. Звук двигателя умолк, пока они спорили. Остался только ветер, гонящий тучи, которые, по крайней мере, зальют пожар. «И снова как по заказу», — мелькает мысль.

— То, что ты говоришь, невозможно, — возражает он Реджине. Та скептически цокает языком, но Сет не обращает внимания. — Хотя здесь все невозможно. Безлюдье. Грязь. Дряхлеющий мир, в котором никого нет.

— Кроме нас, — вставляет Томаш.

— Ага. В этом-то и загвоздка. Ни в моем доме, ни в каких других домах по моей улице гробов нет. Если мир ушел в виртуал, то где все?