– Нет, – вдруг повышает голос мистер Вайни. – Для того чтобы достучаться до нас, история должна говорить о личной жизни своих героев, их надеждах и тайнах, их темных сердцах.

Он будто обращается к Марине. Не хочет ли он сказать, что не только у нее, но у каждого человека есть желания, о которых нельзя заявить вслух?

К своему разочарованию, Лора еще жива. Для того чтобы прыгнуть в Темзу и дать повод для заметки в «Ноттинг-Хилл газет» об очередном улове речной полиции, нужна смелость, а так как Лора трусиха, она еще немного поглазела на воду, потом вернулась домой, а утром встала и пошла на работу. Вот почему четыре дня спустя, нисколько не изменившись – разве что чуть больше себе опротивев, – она сидит за столом в приемной, готовая испортить все, за что ни возьмется.

Как легко добраться до Петера – теперь, когда он ей это позволил. В письме он заботливо объяснил, что при желании Лора может оставить сообщение на автоответчике Сьюз, «одной подружки» Йенсена, владельца мрачной лодки «Вивьен». Так и не сдавшийся огню листок спрятан в глубине буфета, между страниц романа «Угловая комната». Надо заметить, что Лора, которая клинически не способна запомнить ни малейшего факта, связанного с работой, помнит номер Сьюз наизусть. Впрочем, он ей не нужен. В звонке нет никакой необходимости.

А если так, то зачем она сидит с трубкой в руке, занеся палец над диском? Затем, что она идиотка. «Ты идиотка: даже если этот сомнительный метод связи сработает, Петер не сможет тебе ответить, не сможет позвонить ни в приемную, ни домой, где уже разрушил столько жизней».

Поэтому Лора берет простой офисный бланк и пишет письмо: просит о встрече, чтобы обозначить кое-какие факты и сказать все, что должно быть сказано. И на этом – конец.

Сунув конверт в сумку для офисной корреспонденции, она выходит на улицу под неубедительным предлогом отправки радиограммы, бежит к соседнему почтовому отделению и, лишь вернувшись, понимает, что готова во второй раз пустить свою жизнь под откос. Ей нельзя видеться с Петером. О чем она думала? Неужели одинокое безмятежное детство и болезненное угасание матери настолько ослабили Лору, что она сама притягивает беду? Это ведь неестественно – дрейфовать, как она, от несчастья к несчастью, все больше отдаляясь от мира, где нормальные люди ведут жизнь, которую сами выбрали.

Остаток дня проходит в оцепенелом раскаянии. Вечер ничуть не лучше. Миссис Добош решила почтить их визитом и обсудить «за маленьким кофе» перспективы поступления в Кум-Эбби ее внучки, избалованной Натальи. Лора то и дело забывает улыбаться. Она всеми силами пытается утаить от других тот факт, что под поверхностью в один или два миллиметра женщина, которую они видят, выскоблена и заполнена чем-то черным и скрытым от глаз.

Да и скрытым ли? Время от времени старушки смотрят на Лору даже пристальней, чем обычно. Они что-то подозревают. Не могла ли Жужи проследить за ней до лодочной мастерской, ныряя под фонарями в туманную дымку духов «Же ревьен» и переливчатого меха? Не догадалась ли Марина о чем-то? Не потому ли у нее был такой странный голос по телефону?

Лора передает миссис Добош сахарницу. Ты, говорит она себе, погрязла в мерзости, думаешь о Петере и его первом письме, спрятанном в метре от этого самого дивана, а сама ждешь, когда он напишет новое.

В Марининой груди без особых причин открылась глубокая брешь, откуда тянет тоской. Все началось с матери, что само по себе нелепо, поскольку та, похоже, о дочери вовсе не думает. От нее уже четыре дня нет открыток. Брешь растет в глубину и вширь, пока желание и одиночество не раскалывают Марину надвое. На дворе – серый унылый день. Она плетется к Гартским воротам с урока химии, который тоже ничем не порадовал. За общежитием Перси из машины, стоящей на оцепленной бетонной площадке, выходит кто-то знакомый, и у Марины екает сердце. Странное холодное чувство расползается, как желе, по рукам и груди.

– Э-э, привет. Здравствуйте. Привет.

На Марине очки, блузка из гардероба Рози с обшитыми тканью пуговицами, поношенные ботинки и браслет дружбы, подарок Урсулы в четвертом классе. Шея покрывается румянцем, как лишаем.

– Я… кое-что искала. Кое-кого. Здравствуйте!

– Замечательно, – туманно отвечает миссис Вайни.

– Да! Ха-ха, – говорит Марина. – А вы, значит… возвращаетесь? В вашу, ну, резиденцию?

– М-м-м…

– Кстати… – Стоит ли упомянуть фиаско с открыткой? Марина беспомощно смотрит на миссис Вайни, и та награждает ее слабой улыбкой.

– Ладно, мам, – говорит Гай, – я потопал. Пошли, Марин, поищем где поесть.

– Может быть, еще увидимся вечером, – беззаботно откликается его мама, – по дороге к Джасперу.

– Это она про Стеннинга, – объясняет Гай. – У них там позже намечается, не знаю, фондю или что-то такое же допотопное.

Позже – это когда? После ужина они с Гаем идут на церковную службу. По вечерам в капелле очень красиво: горят свечи, и детишки из школьного хора поют гимны, мессы, мотеты и «Да молчит всякая плоть человеча». Мистер Стеннинг – друг миссис Вайни. Dominus, salva me[14].

– Не забудь мой бандаж, – наставляет Гай и, повернувшись к Марине, кивает: – Пойдем посмотрим, чем нас сегодня будут травить.

В детстве Марина читала комиксы. Она всегда смотрит под ноги, надеясь найти пятифунтовую банкноту, спасает старушек, отбрасывая с тротуара банановую кожуру, а проходя мимо стройки, ожидает падения банки с краской. Однако о фонарях она совершенно забыла.

И вот, следуя за Гаем и посылая миссис Вайни прощальный выразительный взгляд – сигнальную ракету ей одной, – Марина поворачивает голову и со всего маху налетает на десять футов искусственно состаренного металла.

– Ха-ха! – гогочет Гай. – Десять баллов!

Боль поразительная. Нос, наверное, сломан – сейчас ее зальет кровью. Боже! Марина трогает лицо и облизывает губу; что это такое соленое – кровь, сопли, слезы?

– Дорогая, ты не ушиблась?

Хуже крови – смерть от стыда. С ней не сравнится даже эта невыносимая боль.

– Э-э…

– Вижу, что ушиблась.

Марина по-спортивному выдыхает воздух через сжатые губы и добавляет:

– Уф…

Как же больно! Ей, как раненому зверьку, нужно спрятаться, ощупать череп и немного повыть.

– Ни… ни капельки.

– Дурочка! – радостно говорит Гай. – А ну-ка, повтори!

– Гай, помолчи. Ты уверена? Судя по всему, тебе несладко пришлось.

– Все хорошо. Ох, угораздило же. Нет, правда, все хорошо.

По лицу миссис Вайни не поймешь, тревожно ей или весело.

– Совершенно не больно, – отчаянно уверяет Марина. Теперь сомнений нет: миссис Вайни улыбается. Марина глубоко и несчастно вздыхает. – Но лучше я…

– Ага, – говорит Гай. – Пошли. С ней все хорошо.

И он ведет ее в буфетную, где их ждут крем-суп из брокколи, бифштекс по-мексикански, картофельные крокеты и пудинг с сиропом. Миссис Вайни не пытается ее остановить.

Когда все пошло не так? Это ее вина? Что это – влияние родительских генов, сделавших ее слишком кроткой, чтобы вырваться из низов среднего класса и тем более преуспеть? Или ее отвлекли неосознанные потребительские надежды? Ведь в том, что все пошло не так, сомнений уже не осталось. Это не поздно остановить? Если быть очень сильной и благоразумной, жизнь еще может перемениться?

Каждый раз, когда раздается телефонный звонок, Лора думает: это он.

– Это я, – хрипло шепчет Алистер Саджен. – Знаю, знаю, мы договорились – никаких контактов, в семейном смысле. Но у меня новости.

Лора ретируется в прихожую, подальше от Рози, Жужи и их дражайшей подруги Шари Перлмуттер, только что вернувшейся с очень насыщенных похорон. Все трое шепчутся на диване, как героини Сопротивления, – та еще обстановка. Когда Лора, замерзшая и печальная, вернулась домой с работы, Шари поцеловала ее, пренебрежительно похлопала по бедру и тихонько сказала: «Ужасно». Они говорят вполголоса, будто Лора могла где-то выучить венгерский язык и забыть об этом упомянуть. То одна, то другая ежесекундно качает головой.