— …нет-нет, отче, это было южнее, под городком Итьен. Может, и вы проходили его в свой час, там еще колокольня высоченная, красного кирпича… Если еще стоит, конечно, в свою пору бретонцы его так снарядами засадили, что там можно выкопать штольни и добывать свинец еще лет сорок… Вот там это все и случилось. Я имею в виду, отче, именно там сир Фредебод разбил сира Рагномара, барона Отенского. И я наблюдал за этим своими собственными глазами, так-то.
— Должно быть, интересное было зрелище, — заметил отец Гидеон вежливо, — Я читал лишь инфо-сводки. Ну и видел пару раз постановки на сцене в Нанте.
— Правду сказать, на сцене оно, конечно, выглядело внушительно, святой отец, но господа лицедеи иной раз премного приукрашивают. Публика — она дурная, прошу прощения, ей иное надобно… Известно, покажешь, как на деле было — ассов в шляпу не набросают.
— Чернь не читает инфо-каналов, Бальдульф. Трансляция визуальных постановок для нее подчас единственный способ узнать о происходящем в мире.
— Это-то верно, — важно согласился Бальдульф, обнюхивая хвостик ставридки, — Но я — то видел это самолично! Великое было зрелище, что говорить…
Отцу Гидеону, кажется, не особенно хотелось слушать о ратных делах, но вежливость пересилила.
— Кажется, между сиром Фредебордом и баронами Отенскими были давние распри?
— Верно говорите, отче, давние. Во время Куриного Мятежа отец сира Фредеборда имел неосторожность примкнуть к мятежникам. Состояния он был невеликого, так что когда курицы начали поклевывать баронов Отенских в пухлые бока со всех сторон, решил и себе урвать кусок рубца пожирнее. Старый сир был недурной рубака, еще под императорскими штандартами воевал в Третью Марсельскую, но вот дальнюю, так сказать, перспективу он не учел. Бароны Отенские, быстро сообразив, во что им станется это дело, заручились помощью графа Бургундского, который, как говорят, отправит своих кирасиров хоть на Луну, зарядив их в гаубицы, если ему за это подходяще заплатят. Так и вышло. Курицам посворачивали шеи так сноровисто, что уже через неделю под замком старого сира, дерзнувшего податься вместе с мятежниками, камню не было куда упасть — бароны Отенские явились вручать ему знак своей благодарности. Впрочем, старый сир, как я уже сказал, был славный рубака и отнюдь не трус. Верно, и с самого начала знал, чем все обернется. «Потанцевали всласть, — будто бы сказал он, выглядывая в окно замка, — Теперь и платить пора». Он велел подать свои турнирные доспехи, лучшую пику с сердечником из обедненного урана, и коня, и с парой оруженосцев как ни в чем ни бывало выехал к осаждающим, точно они были бродячей труппой, просящей ночлега, а не лучшими баронскими воинами и графскими наемниками. Видать, в голове старого сира после Третьей Марсельской еще была какая-то ерунда про рыцарские обычаи, кодексы и всякое такое прочее. Он собирался бросить вызов барону Отенскому и сразиться с ним лицом к лицу, как в добрые старые времена. Только у барона было иное мнение.
Ламберт слушал рассеяно, на его губах играла тень легкой улыбки, точно он сейчас слышал доносящиеся издалека отзвуки хорошо знакомой ему мелодии.
— Жаль, что вы не рыцарь, — сказала я ему.
— Отчего же?
— Рыцарям позволено быть печальными, это возвышает. А вы с вашем вечно кислым лицом и меланхоличным видом несомненно имели бы успех у дам. Дамам нравится неизвестность и легкая печаль.
— Я не рыцарь, — просто сказал он, — А всего лишь слуга графа.
— Наверно, это ранит самолюбие. Носить доспехи, но при этом считаться не благородным рыцарем, а предводителем жалкого отряда городской стражи. Иметь герб, но не иметь возможности его прославить или права его защитить.
— Если каждый мужчина, способный носить оружие, стал бы рыцарем, вряд ли в этом мире что-то изменилось бы в лучшую сторону.
— Вы совсем не честолюбивы, барон?
— Как знать?..
— Но ведь мы могли бы стать рыцарем, если бы того пожелали!
— Я не люблю турниры и не гонюсь за расположением дам, госпожа Альберка. А содержание сквайров, оруженосцев, оружейных мастеров и обслуги требует прорву денег. Рыцарское звание — скорее источник беспокойства, чем благоденствия. Кроме того, мой род слишком обязан графу Нантскому. Я присягнул своему сюзерену еще до того, как мне исполнилось десять лет, и поклялся служить ему со всей верностью до тех пор, пока моя и рука может удержать оружие.
— Сомневаюсь, что он вспомнит о вас с благодарностью к тому времени, когда ваша рука едва ли сможет удержать ночной горшок.
Ламберт взглянул на меня с каким-то новым выражением, которое я прежде не видела в его глазах, но которое, тем не менее, всегда казалось растворенным в его лице, манере держаться и голосе:
— Присягают не ради надежды на благодарность, госпожа Альберка…
Пока я думала, чем парировать эту древнюю пошлую банальность, Бальдульф продолжал увлеченно рассказывать свою историю.
— …так что бароны просто повелели перебить прислугу старого сира, а ему самому подрезать руки и ноги, усадить в дубовую бочку и залить кипящим маслом. Такой вот вышел поединок… Оно, признаться, и понятно — правду сказать, старый сир был тем еще разбойником, так что многие окрест вздохнули чуть спокойнее. Фамильный замок старого сира бароны порешили не трогать, да и многу ли толку пинать камень… Они приказали казнить каждого десятого его обитателя, а сына, того самого Фредеборда, о котором я вел речь в начале, поставили на плаху и предложили выбор — крюк палача или клятва верности дому Отенов. У нас это называется замирить кровью. Парню шел шестнадцатый год, еще за юбками бегал и усов не брил, но дураком он, подобно батюшке, не был — выбрал клятву. К тому моменту он уже был полноправным рыцарем, с гербом на щите. Ну да судьба у рыцаря такая, служить, не все ли равно, Императору и Святому Престолу или кому попроще… Надо сказать, последующие десятка три лет Отены вряд ли могли пожалеть о своем решении. Сир Фредеборд быстро вошел в рост и, против ожиданий, из долговязого нескладного юнца превратился в довольно статного рыцаря, чей герб — жук-носорог в обрамлении золотых колосьев — мелькал в самых разных уголках Империи. «Вошь на аркане» — прозвали его недруги, которых, впрочем, было не очень много. Потому что всякий раз, когда сир Фредеборд добирался до одного из них, общее их количество сразу уменьшалось на единицу. На службе у баронов Отенских он совершил немало славных деяний. Участвовал в штурме мятежной Женевы, где само небо кипело от жара, а немногие очевидцы клялись, что земля поутру была покрыта стальной коркой — металлом расплавившихся доспехов. Брал приступом пиратские верфи корсов на острове Святой Надежды. Участвовал в Великом Крестовом Походе на юг шестьдесят второго года и, что самое удивительное, вернулся из него живым. Он грудью защищал баронов Отенских в их последовавшей распре с графом Бургундским, а это была такая заваруха, что дым над теми землями поднимался еще несколько недель, как над кострищем. Был участником известного Сицилийского Десанта, в котором погибла половина рыцарского цвета графства, а позже — Веселой Резни шестьдесят шестого года. Словом, это было достойное приобретение для рода Отенов.
Бальдульф был хорошим рассказчиком и постепенно, незаметно для себя, увлекся даже отец Гидеон. От обильного обеда и пары стаканов вина он тоже порозовел и теперь сыто отдувался.
— Ваши познания в истории недурны, Бальдульф.
— Спасибо, святой отец, голова-то у меня дырявая, не одна пуля в нее влетела, но кой-чего помню. Уж когда увидел, чем все кончилось, очень уж сир Фредеборд мне в душу запал. Потом уже заставил Альби мне всю егойную биографию найти…
— Так чем же все кончилось? Вы ведь говорите о том поединке у Итьена?
— Верно, отче. Я ж по порядку говорю…
Такой уж характер был у Бальдульфа — он рассказывал только так, как хотел, и никакие мольбы, угрозы и увертки собеседника не могли его заставить перекроить повествование или сократить его. Впрочем, отец Гидеон и не собирался настаивать.
